— Откушайте борща-то, на мозговых косточках сварен.
Круги желтого жира плавали по поверхности. Борщ заедали тремя сортами пирожков из слоеного теста — с рисом, с капустой и с яйцами. За этим последовали жирные котлеты с гречневой кашей на гарнир. Водка на столе кончилась перед котлетами. Хозяин воскликнул: «Вот это по-одесски: водки, как всегда, не хватило!» — и послал внучку лет двенадцати в винный магазин через дорогу, чтобы принесла еще две бутылки. Я удивился:
— Ей водку не продадут, она слишком мала.
Хозяин подмигнул:
— Для меня продадут — это же Брайтон. Там продавщица — моя троюродная сестра.
После котлет на столе появились три больших торта и крепко заваренный чай. Кто-то включил телевизор и смотрел передачу русского канала, кто-то слушал передачу русского радио, кто-то включил проигрыватель, и все подпевали Утесову: «Как много девушек хороших…» А мне подумалось: правильнее — «как много бабушек…»
Раздался звонок в дверь, хозяйка побежала открывать. Она вернулась растерянная:
— Там какие-то два иностранца что-то спрашивают.
В комнату заглянули два американца и спросили, как им найти такого-то, с которым они случайно встретились в Манхэттене и завязали деловые отношения. Миша живо заинтересовался:
— Какие такие у них с ним дела?
Я переводом постарался смягчить его вопрос. Но Миша громко настаивал:
— Я на Брайтоне всех знаю и скажу им, где он живет, но пусть они сначала скажут, какие у него завелись дела с американцами.
Оказалось, тот человек обещал продать им русскую икону.
— Какую икону?! — вскричал хозяин. — У него никакой иконы нет и быть не может!
— Значит, вы его знаете? — сказал я. — Так дайте им адрес — и все.
— А может, они из американского КГБ? Зачем я буду подводить человека?
Пришедшие показали свои визитные карточки — это были искусствоведы из музея Метрополитен. Миша повертел карточки, будто мог что-то в них понять, и подробно объяснил, когда тот человек бывает дома и где его найти, если дома его нет. Когда за ними закрылась дверь, он сказал:
— Наверное, жулики. В Америке все жулики или бандиты.
— Ну, так уж и все! А на Брайтоне все честные? Тот, с поддельными иконами, честный?
Миша расхохотался:
— Вы бы видели его иконы! На Брайтоне жуликов и бандитов больше, чем во всей остальной Америке. Но это же свои жулики и бандиты — мешпуха!..
Прощаясь, я задал Мише и его жене вопрос:
— Как это вы живете в Америке столько лет, а все у вас только русское: еда русская, музыка русская, газеты русские. Почему?
— А мы в Америку не ходим, — весело отозвалась хозяйка, — нам от Америки ничего не нужно.
Жил да был в Америке
Человек из Жмеринки.
Стали здесь его учить
По-английски говорить;
Повторял он на ходу
«Хау ду ю ду ю ду»,
— Кошка — «кэт», собака — «дог»,
Но запомнить он не мог;
— «Для чего мне их язык?
Я ведь к русскому привык.
Только русский мне удобен,
А к другим я неспособен».
Вот пошел он раз в сабвей,
И услышал там «о'кей»,
Вам «о'кей» — «о'кей» в ответ.
Он решил: «о'кей» — билет».
И сказал в окно кассиру;
— «Два «окея» пассажиру!
Чтоб на вашем на сабвее
Прокатиться мне скорее».
А кассир ему в момент:
— «Сорри, ай донт андерстэнд».
— «Что же вам здесь не понятно?
«Окей» туда — «окей» обратно».
Из окошка в тот же миг
Раздается со смешком;
— «Сер, вот лэгвидж ду ю спиик?»
И пришлось идти пешком.
Ног в дороге не жалея,
Он доплелся до Бродвея;
Магазинов длинный ряд,
Все «олрайт» там говорят.
Он решил: Бродвей — базар,
А «олрайт» — его товар.
Попросил у продавщицы:
— «Два «олрайта», две вещицы,
Да чтоб были первый сорт!»
А она: «Вот ду ю вонт?»
— «До чего же ум ваш узкий!
Как мне с вами говорить?
Я же вас прошу по-русски:
Два «олрайта» отпустить».
И услышал в тот же миг:
— «Сер, вот лэгвидж ду ю спик?»
Он пошел на Авенью,
В ресторане взял меню;
Попросил официанта:
— «Накорми-ка иммигранта!»
— «Ви хэв чикен, миит эпд фиш…»
— «Что такое говоришь?
Как не быть в Америке
От языка в истерике!
Дай ты русский мне обед:
Борщ и парочку котлет».
Вместо этого в момент:
— «Сорри, ай донт андерстэнд».
Стал в меню он тыкать пальцем:
— «Я хочу котлеты с сальцем!
Неужель в Америке
Нет того, что в Жмеринке?»
И услышал в тот же миг:
— «Сер, вот лэнгвидж ду ю спиик?»
Как он там ни объяснялся,
Так голодным и остался.
Вдруг он слышит: «хау мач»,
И решил — футбольный матч.
Тут пустил он локти в ход
И пробрался сквозь народ,
Оказалось, как назло,
Что опять не повезло:
— «Нас в Америке дурачат!
Этот «мач» — «почем» лишь значит».
Шел он, шел, затылок скреб,
И увидел небоскреб;
Посмотрел, прищуря глаз,
И сказал себе тотчас:
— «Кое что в Америке,
Ну почти как в Жмеринке!
Только с русским языком
Вот никто здесь не знаком;
Жалко мне, что все подряд
По-английски говорят.
Их бы русскому учить,
Чтобы с ними говорить»…
Он пришел на Брайтон-бич
И издал победный клич: —
«До чего я, братцы, рад,
Снова слышать русский мат!»
Вот какой в Америке
Человек из Жмеринки.
Это стихотворение я опубликовал в газете «Новое Русское слово», а потом и в интервью в «Вечерней Москве», когда корреспондент газеты просила меня рассказать о своих впечатлениях о жизни русских иммигрантов в Америке. Оно вполне отражает типажи и настроения многих жителей Брайтона.
Американские больные с настороженностью относятся к врачам-иммигрантам. Хотя они знают, что иммигранты сдали здесь экзамены и прошли резидентуру по специальности, но средний американец все равно им не очень доверяет. Во многом это отражает предвзятость к акценту доктора, к его общему культурному уровню и даже к другой расе. Неохотнее всего американец пойдет к китайцу и индусу. Когда я был в резидентуре, со мной работал хирург-китаец с большим опытом. Но больные категорически не желали, чтобы он даже подходил к ним: они плохо понимали, что он им говорил (по правде говоря, я тоже с трудом понимал его английский). Китаец был прекрасный хирург, но только мы, его коллеги, могли это оценить и часто обращались к нему за советом и помощью. Индусы отпугивают американских больных своей темной кожей и демонстративной клановостью — на мужчинах тюрбаны, женщины закутаны в длинные сари; несмотря на образованность, у всех них другой, странный подход к больным, отражающий древнюю культуру лечения. Русские приезжие доктора, если они не учились в американском медицинском институте, тоже у многих не вызывают доверия: сказывается многолетняя изолированность Советского Союза. К тому же среди русских докторов много женщин, а американцы привыкли к мужчинам.
