Большой английский налет на предместья Парижа, на заводы, где немцы делают танки.
Второй день без завтрака — в городе решительно ничего нет! Обедали щами из верхних капустных листьев — вода и листья!
И озверелые люди продолжают свое дьяволово дело — убийства и разрушение всего, всего! И все это началось по воле одного человека — разрушение жизни всего земного шара — вернее, того, кто воплотил в себе волю своего народа, которому не должно быть прощения до 77 колена.
Нищета, дикое одиночество, безвыходность, голод, холод, грязь — вот последние дни моей жизни. И что впереди? Сколько мне осталось? И чего? Верно, полной погибели. Был Жорж — мило брякнул (на счет Веры), что у Куталадзе рак начался тоже с язвы желудка. И ужас при мысли о ней. Она уже и теперь скелет, старуха страшная.
Полнолуние. Битвы в России. Что-то будет? Это главное, главное — судьба всего мира зависит от этого.
[Вера Николаевна записывает, между прочим, 5 марта:]
Вчера узнали о бомбардировке Парижа. Очень беспокоимся о Зайцевых. Выдержало ли сердце Верочки весь этот шум, грохот? Где они были? Страшно и за Каллаш. Она тоже живет на окраине.
[Бунин:]
13. 3. 42. Пятница.
Длится англ. катастрофа на Д. Востоке. Большие битвы, наступление русских. […]
Как горько трогательна, тиха, одинока, слаба Вера!
[В. Н. записывает 21 марта:]
3-ий день в Ницце. Чувствую себя хорошо. Розанов нашел, что все идет прекрасно, раз болей нет. Назначил лечение против малокровия. Завтракала […] в том же ресторане, где Андрей Жид. Он был с молодым человеком, и так они разговаривали, что казалось, что весь мир сосредоточен в этом разговоре. Такое внимание к собеседнику меня восхищает. У А. Ж. масса шарма в улыбке. […] долго он не замечал меня, потом мы встретились глазами и поклонились. Перед уходом он подошел ко мне. Обменялись любезностями. У него необыкновенная мягкость в голосе, в улыбке, в выражении лица.
[Бунин:]
30. 3. 42.
Послал письмо Олечке: Ты спрашиваешь, как мы пировали у наших друзей. Вот как:
У моих друзей пируя,
Ел змеиную икру я,
Пил настойку из клопов
И вино из бураков.
Остальное тоже было
Очень вкусно, очень мило:
Суп из наба, фарш из блох
И на жареное — мох. […]
Все это недалеко от правды. «Новая Европа»!
31. 3. 41.
Хороший, почти летний день.
Марга и Г. завтра переезжают в Cannes — «на два месяца», говорят. Думаю, что навсегда. Дико, противоестественно наше сожительство. […]
Вчера был в Cannes с Верой у зубного врача. Было солнечно, но с прохл. ветром. «Пикадилли», чай, два тоста, два крохотных блюдечка варенья (28 фр.). Тургеневский или Толстовский господин.
Все битвы и битвы в России. Немцы все грозят весенним (вернее, летним) наступлением. А вдруг и правда расшибут вдребезги? Все кажется, что нарвутся. Теперь все дело в Турции.
Нынче в газетах: «Le Japon veut la destruction complète de l'Angl. et des Étas-Unis». Ни более, ни менее. Бедные! Сколько работы впереди! А ведь надо еще уничтожить Россию и Китай.
1. IV. 42. Среда.
С утра пухлое небо, к полудню солнце, но слегка затуманенное.
В 11–45 ушла с мелкими вещами Г. Возле лавабо остановилась, положила их, согнувшись, на земле. Тут я отошел от окна. Конец. Почти 16 лет тому назад узнал ее. До чего была не похожа на теперешнюю! Против воли на душе спокойно и тяжело грустно. Как молод был и я тогда.
2946 от шведского консула из Марселя.
Час дня. Я все еще в халате, без штанов. Все не могу привести себя в порядок. Хотел ехать в Ниццу с утра — раздумал, проснулся в 6, потом опять спал от 9 до 10.
Сейчас в доме пусто — Бахр. в Ницце, В. и З. завтракают в городе — дома нечего. Я съел крутое яйцо и кусочек мортаделлы — все «благоприобретенное».
Очень страдал весь день от воспоминаний своей протекшей жизни.
4. IV. 42.
Проспал 10 часов. Хороший день. Грусть. […] Великая Суббота — наша и католическая.
Вечер. Обедали «роскошно»: суп из трав и рыба. Вере посчастливилось утром найти.
Пасхальный стол: 4 красных яичка, букетик гиацинтов — и все!
Тупая, тихая грусть, одиночество, безнадежность.
12 ч. 15 м. (10 ч. 15 м). Разговелись — В., З. и я: по крохотному кусочку колбасы (дал З.) и 1/10 яйца.
Над Антибами всходит мутная луна. Значит, бывает в Пасх. ночь!
5. IV. 42.
Христос Воскресе. Сохрани, Господи.
С утра так себе, после полудня мелкий дождь. В доме очень прохладно.
Вдруг почему-то пришло в голову: Добчинский и Бобчинский… Да: Сквозник-Дмухановский, Яичница… даже Чичиков — все очень плоско, балаганно — и сто лет все с восторгом повторяют: Добчинский и Бобчинский!
Как-то ночью, уже в постели, с книгой, в мертвой тишине дома вдруг точно очнулся, с ужасом: какое одиночество! И это последние дни и ночи жизни!
10. IV. 42.
Был в Ницце. Бюффа, Пушкина. Неприятно было, что сказала, что в ней «немецкая упорная кровь». Ее жадность к моему портсигару, воровское и нищенское существование. Завтрак — 250 фр.! У Полонских. Дама в картузе. Вел себя хмельно, глупо.
12. IV. 42. Воскресенье.
Кончил перечитывать рассказы Бабеля «Конармия», «Одесские рассказы» и «Рассказы». Лучшее — «Одесск. р.». Очень способный — и удивительный мерзавец. Все цветисто и часто гнусно до нужника. Патологическое пристрастие к кощунству, подлому, нарочито мерзкому. Как это случилось — забылось сердцем, что такое были эти «товарищи» и «бойцы» и прочее! Какой грязный хам, телесно и душевно! Ненависть у меня опять ко всему этому до тошноты. И какое сходство у всех этих писателей-хамов того времени — напр., у Бабеля — и Шолохова. Та же цветистость, те же грязные хамы и скоты, вонючие телом, мерзкие умом и душой.
«Все убито тишиной, и только луна, обхватив синими руками свою круглую, блещущую, беспечную голову, бродяжит под окном…»
«Гедали (еврей) обвивает меня несколькими ремнями своих дымчатых глаз…» […]
О Божьей Матери (икона в Ипатьевском монастыре, занятом «текстильщиками»): «Худая баба сидела расставив колени, с зелеными и длинными, как змеи, грудями…»
18. IV. 42. Суб.
Лавальские дни. Нынче вечером объявлено по радио официально: Петэн — нач. государства, Лаваль — правительства. Надо ждать, думаю, как и все, чего-то очень серьезного.
День рождения З. Тюков и Жорж. «Роскошн.» завтрак — по куску телятины, маслины, самодельная водка. […]
Весен. холод, сумрачная синева гор в облаках — и все тоска, боль воспоминаний о несчастных веснах 34, 35 годов, как отравила она (Г.) мне жизнь — и до сих пор еще отравляет! 15 лет! Все еще ничего не делаю — слабость, безволие — очень подорвалось здоровье!
