процессе эволюции мы становимся сильнее благодаря некоторой беспорядочности своего генофонда.
Проблема в том, что ценность многообразия, как показывают наши мысленные эксперименты, может вступить в конфликт с ценностью свободы выбора. Как общество, мы можем считать, что крайне полезно иметь в своих рядах людей высоких и низких, гетеросексуальных и гомосексуальных, спокойных и мятущихся, слепых и зрячих. Но есть ли у нас моральное право требовать, чтобы очередная семья отказалась от желанного генного вмешательства лишь ради преумножения многообразия в обществе? Хотели бы мы, чтобы государство требовало этого от нас?
Свободу личного выбора стоит некоторым образом ограничить хотя бы потому, что редактирование генома может усилить неравенство и даже сделать его неотъемлемой характеристикой нашего вида. Разумеется, мы уже миримся с некоторым неравенством, обусловленным средой, в которой рождается человек, и воспитанием, полученным от родителей. Мы восхищаемся родителями, которые читают своим детям, отправляют их в хорошие школы и учат их играть в футбол. Мы принимаем (порой закатив глаза) даже тех родителей, которые нанимают детям репетиторов для подготовки к экзаменам и посылают детей в компьютерные лагеря. Многие из них имеют преимущества наследуемых привилегий. Но тот факт, что неравенство уже существует, нельзя считать аргументом в пользу того, чтобы усугублять его или закреплять навсегда.
Если мы позволим родителям покупать своим детям лучшие гены, в неравенстве произойдет поистине квантовый скачок. Иными словами, это будет не просто большой скачок, а скачок на новую, оторванную от современной реальности орбиту. После многовековой борьбы с аристократическими и кастовыми системами, основанными на праве рождения, большинство обществ приняло моральный принцип, который также лежит в основе демократии: мы верим в равенство возможностей. Социальные связи, возникающие, когда мы придерживаемся кредо “созданы равными”, окажутся разорванными, если мы превратим финансовое неравенство в генетическое.
Это не значит, что редактирование генома по природе своей порочно. Однако это серьезный аргумент против того, чтобы делать его товаром свободного рынка, где богачи смогут покупать лучшие гены и внедрять их в свои семьи [453].
Ограничить личный выбор будет сложно. Различные скандалы с поступлением в университеты показывают, как далеко некоторые родители готовы зайти и сколько готовы заплатить, чтобы предоставить своим детям преимущество. Добавьте к этому естественное стремление ученых раньше всех осваивать процедуры и совершать открытия. Если государство введет слишком много ограничений, ученые отправятся в другие места, а состоятельные родители станут искать клиники на каком-нибудь ушлом Карибском острове или за границей.
Несмотря на эти возражения, можно взять курс на достижение общественного консенсуса по вопросу о редактировании генома, вместо того чтобы предоставлять людям свободу выбора в этой сфере. Некоторые практики, от магазинных краж до секс-торговли, не поддаются нашему полному контролю, но сводятся к минимуму благодаря комбинации правовых санкций и общественного осуждения. Так, Управление по контролю качества пищевых продуктов и лекарственных препаратов (FDA) регулирует вывод на рынок новых медикаментов. Хотя некоторые люди используют препараты не по назначению или специально путешествуют ради лечения нетрадиционными методами, ограничительные меры FDA весьма эффективны. Нам нужно понять, какими должны быть нормы для редактирования генома. После этого мы можем попытаться разработать правила и социальные санкции, которые заставят людей их соблюдать [454].
Игра в Бога
Есть и другая причина, по которой нам неловко направлять свою эволюцию и конструировать геном своих детей, – это боязнь “играть в Бога”. Подобно Прометею, укравшему огонь, мы в таком случае захватываем власть, которая вообще-то не входит в нашу компетенцию. При этом мы забываем о скромности и своем месте в сотворении мира.
Нежелание играть в Бога можно также понимать в более светском смысле. На конференции, организованной Национальной академией медицины, один католический теолог сказал: “Когда я слышу из чьих-то уст, что в Бога играть не следует, в девяноста процентах случаев, как я подозреваю, это говорят атеисты”. Суть этого довода может сводиться к тому, что лучше нам не задирать нос, полагая, будто нам вообще стоит вмешиваться в работу удивительных, загадочных, тесно переплетенных друг с другом и прекрасных сил природы. “Эволюция трудилась над оптимизацией генома человека на протяжении почти четырех миллиардов лет, – говорит директор Национальных институтов здоровья Фрэнсис Коллинз, который не причисляет себя к атеистам. – Неужели мы и правда думаем, что кучка людей, которые научились ковыряться в геноме, сможет достичь лучших результатов без каких-либо нежелательных последствий?” [455]
Уважение к природе и Богу природы действительно должно внушить нам, что следует быть скромнее в своих попытках скорректировать гены. Но должно ли оно запретить такие попытки вовсе? В конце концов, мы, Homo sapiens, принадлежим к природе в той же степени, что и бактерии, акулы и бабочки. Бесконечная мудрость, а может, и слепой случай позволили природе наделить наш вид способностью редактировать собственные гены. Если нам нельзя использовать CRISPR, причина заключается не только в противоестественности применения такого инструмента. Это столь же естественно, как и любая из уловок, к которым прибегают бактерии и вирусы.
На протяжении всей своей истории люди (и все остальные виды) противостояли опасностям, с которыми сталкивала их природа, а не принимали ее отравленные дары. Мать Природа стала источником немалого числа страданий и распределила их неравномерно. Именно поэтому мы ищем способы бороться с эпидемиями, лечить болезни, исправлять нарушения и выращивать лучшие растения, животных и детей.
Дарвин писал о “неуклюжей, неэффективной, грубой, низменной и чудовищно жестокой работе природы”. Эволюция, как он выяснил, не несла на себе отпечатка умного проектировщика или великодушного Бога. Дарвин составил подробный список вещей, которые эволюционировали несовершенным образом, и туда среди прочего вошло строение мочевыводящих путей у самцов млекопитающих, плохой дренаж носовых пазух у приматов и неспособность человека синтезировать витамин C.
Эти конструктивные недостатки не просто исключения из правила. Они представляют собой естественные следствия эволюции, которая идет вперед наугад и наспех клепает новые характеристики, примерно как происходило в худшие годы разработки Microsoft Office, вместо того чтобы следовать генеральному плану, держа в уме конечный продукт. Эволюция главным образом ориентируется на репродуктивную приспособленность – на то, какие характеристики могут подтолкнуть организм к более активному размножению, – а потому допускает, а возможно, даже поощряет распространение всевозможной заразы, включая коронавирусы и различные формы рака, поражающей организм после того, как он выполнил свою детородную функцию. Это не значит, однако, что из уважения к природе нам стоит перестать искать способы бороться с коронавирусами и раком [456].
Но есть и более весомый аргумент против того, чтобы играть в Бога, и лучше всего его сформулировал гарвардский философ Майкл Сэндел. Если мы, люди, найдем способ
