Лобачев внимательно посмотрел на Доватора и одобрительно улыбнулся. По лицу Доватора разлилась радость.
— Вы, Лев Михайлович, именинник, — продолжал Лобачев. — Вам надо быстро подготовиться…
— У меня все готово, товарищ бригадный комиссар!
— Ну, к этому вы не можете быть готовы, — возразил Лобачев и как бы подчеркнул серьезность своего довода решительным взмахом руки.
Доватор почувствовал, что член Военного совета сейчас скажет что-то значительное и необыкновенно важное.
— Вы готовы к предстоящей операции, — отчеканивая каждое слово, продолжал Лобачев. — Но не готовы для участия в московском параде. Вы поведете на парад сводный кавалерийский полк. Должны быть в Москве через два дня.
Стоявший рядом с Доватором Панфилов поймал рукой его пальцы и крепко сжал их. Доватор почувствовал всю теплоту этого дружеского пожатия.
— Это великая честь вашим дивизиям, честь их командирам! — Лобачев выжидательно посмотрел на Доватора и, протянув руку, улыбнулся: Поздравляю. Искренне рад. Людям дайте отдохнуть. Не требуйте внешнего лоска и никакого щегольства. Форма обыкновенная, фронтовая: каска, шинель.
До Волоколамского шоссе Доватор и Панфилов ехали молча. Когда подковы коней звонко застучали по асфальту, Доватор натянул поводья, и высокий конь, стригнув острыми концами ушей, резко взял широкую рысь. Панфилов, надвинув поглубже генеральскую папаху на лоб, пустил своего коня коротким галопом. Сзади, рассыпая подковную дробь, скакали сопровождающие.
На развилке дорог они въехали в заснеженный лес и остановились. Доватору надо было сворачивать на Шапково. Из придорожного кустарника ветерок гнал на шоссе запах дыма. Стучали топоры и позванивали пилы. Оживленные человеческие голоса, треск валившихся деревьев, гул близкой артиллерийской стрельбы настораживали коней. Взмахивая головами, они беспокойно крутились на месте и требовали повода.
— Покурим на прощанье, — сказал Панфилов.
— Да, да, — согласился Доватор и ловко выпрыгнул из седла.
Подъехавшие коноводы увели лошадей.
— Парад в Москве. Это будет особенный парад, — снимая теплые кожаные перчатки, проговорил Панфилов тихим голосом. — Этот парад — уверенность в победе. Уверенность в правоте нашего дела. Ты поедешь и услышишь, как забьется на Красной площади могучее сердце. А я его здесь почувствую… Это сердце армии, сердце советского народа, сердце Родины! А когда любишь ее больше жизни, тогда пойдешь на любой подвиг.
Они помолчали.
— Ну что ж, Лев Михайлович, — после небольшой паузы продолжал Панфилов. — Пора… А все-таки мы эту операций после праздника проведем. Ты приедешь с обновленной душой. Я это знаю. А сейчас разреши-ка…
Панфилов, скрипя кожей перчаток, неловко умолк.
— Разреши перчатки тебе подарить? Это мне, понимаешь, прислали… Очень хорошие перчатки…
Они обнялись и крепко поцеловались — троекратно, по старому русскому обычаю.
— Перчатки обязательно на парад надень! — ловя ногой стремя, крикнул Панфилов.
Когда приехали в Шапково, была уже ночь. Передав коня Сергею, Доватор прошел на квартиру комиссара.
Шубин сидел перед открытой печкой и помешивал тлеющие угли кочережкой. Отблеск огня освещал его ордена, ромбы на петлицах кителя, широкие согнутые плечи и крупную голову. Услышав голос Доватора, Михаил Павлович поставил кочережку в угол, встал и пошел навстречу.
— Почему, комиссар, сидишь без огня? — весело, здороваясь, проговорил Доватор.
— Мечтаю… у камина… «Луна на окнах серебрит узоры, в камине тлеют угольки», — шутливо продекламировал Михаил Павлович.
Он подошел к столу и зажег лампу.
— А хорошо эдак помечтать зимним вечерком, хорошо!
Под ламповым стеклом, потрескивая, разгорался фитиль. Комиссар был немного выше Доватора. Круглая, гладко остриженная голова была посажена на широкие плечи. Спокойным движением больших рук Шубин отодвинул лежавшую на столе объемистую полевую сумку. Посмотрев на Доватора внимательными серыми глазами, он пододвинул стул:
— Ты раздевайся, хочешь — к печке садись. Ужинать будешь? Новости расскажешь?
— Новости есть необыкновенные. Ужинать не хочу. У командарма угощался, — вешая на гвоздь бурку, проговорил Доватор.
— Командарм угостил, поэтому так весело и настроен? А меня командир дивизии, генерал Атланов, такой разведсводкой попотчевал!..
Михаил Павлович расстегнул полевую сумку и вытащил отпечатанную на машинке разведсводку и карту.
— Я даже аппетит потерял. Штабники утверждали, что противник нанесет удар непременно в стык дивизий Панфилова и Суздалева.
— Так оно и должно быть. Это мнение и штаба армии, — подтвердил Доватор и тут же встревоженно спросил: — А что в разведсводке?
— Вот, посмотри, — Шубин пододвинул Доватору карту. — Генерал Атланов — умница и, как настоящий военачальник, решил еще раз проверить полученные данные. Послал дальнюю разведку к ним в тыл и обнаружил, что сегодня ночью крупные силы танков и пехоты передвинулись в район Немирово, Тоболево, Сосновка. Его бронетанковая разведка демонстративно побывала в Сосновке. На самом же деле основные силы — танки и автомашины — вот здесь. Маскируются около домов, сараев, на гумнах. Все закрыто снопами ржаной соломы, сеном. Днем никакого движения. Гитлеровцы из армейской группы генерала Штрумфа ведут себя пока тихо. Даже не слышно обычной шумной пальбы. И авиация не появляется. Заметь! Что это значит, как ты думаешь?
Доватор, склонившись над картой, уперся локтями в стол. Затем быстрым движением руки выхватил из кармана карандаш, провел по карте черту и решительно заявил:
— Атаковать их надо во что бы то ни стало, вот что я думаю. И в штабе армии сказал и сейчас говорю. А у нас покой. Черт бы побрал этот дурацкий покой!
Доватор встал и глубоко вдохнул всей грудью. Взяв телефонную трубку, он вызвал начальника штаба. Михаил Павлович видел, что генерала уже охватило обычное трудовое напряжение. В самый короткий срок Доватор примет решение, сделает ясные выводы и не замедлит их высказать.
Взглянув на Шубина, Лев Михайлович внезапно засмеялся счастливым смехом:
— А все-таки, Михаил Павлович, мы не дадим им испортить нам Октябрьский праздник.
— Положим, фашисты нам подпортили немало, — удивленно посматривая на генерала и не понимая его необычной веселости, задумчиво проговорил Шубин.
— Что и говорить! Но мы в любых условиях, как бы нам тяжело ни было, будем торжественно встречать наш великий праздник, — с упрямством подтвердил Доватор.
