Виктор Островский - Обратная сторона обмана (Тайные операции Моссад)

Я также сказал репортеру, что, по моему мнению, люди из норвежской полиции и разведки убеждены в том, что поступают правильно. Ради безопасности своих друзей из Моссад они, конечно, должны были скрывать все от политиков, ведь им нельзя доверять в вопросах безопасности.

Стангхелле явно шел на то, чтобы вызвать самый большой шпионский скандал, и знал об этом. Связь между нами была спорадической. Он звонил мне в самое невероятное время, чтобы спросить моего совета.

Мы начали работу над историей в январе 1991 года. В конце августа статья Стангхелле была готова и в сентябре сдана в печать. Ожидаемый шум в норвежской общественности действительно начался, а объяснения отделов спецслужбы были пустыми отговорками. Все предоставленные мной факты были верны, хотя мне самому досталось немного славы. Но ведь самым важным для меня было то, что о Моссад снова заговорили.

Выяснилось, что Моссад поддерживал с полицией и разведкой Норвегии почти интимные отношения. Норвежская спецслужба обеспечивала людей Моссад норвежскими документами и впускала в страну для допросов палестинских беженцев. Офицеры Моссад допрашивали палестинцев на арабском языке, хотя палестинцы бегло говорили по-английски, равно как и норвежские чиновники. Но по-арабски никто из них не говорил, потому они не понимали, о чем говорилось на допросах. Офицеры Моссад угрожали палестинцам депортацией, если они не пойдут на сотрудничество с Израилем, все в присутствии норвежских чиновников, но иногда и в их отсутствие, тогда допрос проходил в намного более жестокой форме.

После статьи норвежский министр юстиции Карл Йестеби потребовал полного расследования случившегося. Конечно, это должно было послужить только для успокоения взволнованной общественности, которая во второй раз увидела грубое нарушение суверенитета Норвегии со стороны Израиля (первым случаем было убийство в 1974 году сотрудниками Моссад в Лиллехаммере марокканского официанта, ошибочно принятого Моссад за Али Хассана Саламеха[47]).

В ночь перед публикацией в «Афтенпостен» Стангхеле позвонил мне в поздний час по норвежскому времени. Его настроение по телефону показалось мне очень странным. Он то плакал, то смеялся и просил меня простить его, потому что он действительно не так все предполагал. Потом он повесил трубку, и я очень обеспокоился. Я подумал, что, может быть, кто-то вышел на его след, перед тем как статья пошла в печать, и что ему угрожает опасность. Так как я никого не знал в Осло и не мог дозвониться до Эфраима, чтобы спросить, что делать, я позвонил живущему в Нью-Йорке датскому репортеру Франку Эсману, представителю датского радио в США. Я разъяснил ему ситуацию, и он, со своей стороны, позвонил своим знакомым в Норвегии, которые потревожили полицейский участок по соседству с домом Стангхелле. После нескольких часов нервного ожидания я через знакомых Эсмана узнал, что полицейские побывали в доме Стангхелле и нашли его пьяным в стельку. Выяснилось, что он позвонил мне после обильного празднества в честь публикации статьи и хотел таким способом выразить мне свою благодарность.

Совет норвежских организаций по делам беженцев (NOAS) начал процесс против норвежской спецслужбы за намеренное нарушение норвежского уголовного законодательства, параграфов 325 и 121. Через несколько дней после разоблачения шеф контрразведки (Overvakingstjeneste) Свейн Урдаль подал в отставку.

Хотя норвежский политический истеблишмент пытался делать хорошую мину при этой плохой игре и объяснять все простым недоразумением, я узнал от Эфраима, что норвежцы по тайным каналам ясно дали понять, что не потерпят больше никаких действий Моссад в Норвегии. В качестве доказательства они отозвали своего офицера связи из Тель-Авива и потребовали, чтобы связник Моссад больше не приезжал в Осло. Это был сильный удар по Моссад.

События в Норвегии последовали за другими различными пощечинами Моссад, к которым я тоже имел отношение, чем я и горжусь. Все вместе это оказалось более действенным, чем моя книга: это повредила репутации Моссад достаточно для того, чтобы люди в Израиле позволили себе засомневаться в непобедимости Моссад. С того времени его эффективность подвергалась сомнению, хотя ее все еще воспринимают как Бога – по крайней мере, как меньшего Бога.

Пока Стангхелле занимался своими расследованиями, ко мне пришел Эли, с которым я, собственно, не хотел больше иметь дела, и сказал, что собирается покинуть Моссад, потому что там все стало совершенно невыносимым. Больше половины новых сотрудников пришло из мессианской религиозной секты. Если я считал, что еще в мою бытность в Моссад, состояние людей там было гнусным, то я не мог себе даже представить, каким оно стало сейчас. Половина всех людей Моссад теперь должна была жить в поселениях на оккупированных территориях Западной Иордании. Уже этого было достаточно, чтобы представить, как сильно организацию занесло вправо. Он хотел узнать, есть ли у меня связь с американской разведкой.

Ее не было, не считая случайных звонков, которые я делал по просьбе Эфраима, чтобы передать ту или иную информацию. Судя по тому, как сейчас обстояли дела, я думал, что уже поздно для меня устанавливать такие контакты, потому что любой, с кем бы я попытался связаться, решил бы, что я собираю информацию для своей новой книги. Впрочем, ни одна разведка не питает никаких настоящих симпатий к так называемым «трубачам», потому что никогда нельзя знать, о чем он «раструбит» в следующий раз.

Но у меня уже был круг друзей, с которыми я познакомился в последнее время, которые на добровольной основе пытались облегчить участь арабского народа Палестины. У некоторых из них могли быть такие контакты. Но для того, чтобы воспользоваться этим каналом, мне нужна была очень веская причина и люди, которых это касалось, тоже должны были точно знать, в чем тут дело.

Эли сказал, что он передаст сказанное мной Эфраиму, который послал его в это путешествие, чтобы Эли, используя свои возможности свободного передвижения по миру, смог бы что-то соорудить для себя в Америке. У него там была семья, и он мог без проблем получить паспорт.

– А последний должен будет выключить свет в аэропорту «Бен-Гурион», – сказал он. Это была старая шутка со времен депрессии в Израиле еще перед Шестидневной войной, которая потом все изменила. Мы оба искренне и долго смеялись и спустили, таким образом, пар, потому что изменить мы ничего не могли.

Тогда, в беседе с Эли, я заметил, что я зашел гораздо дальше его. Эли, как и Ури, все еще верил в сионистскую мечту. Они были точно как те люди, которых я знал в Израиле, как мои старые друзья, моя семья. Хотя они были замешаны в то, что большинство израильтян воспринимало как экстремизм, они делали это из веры в сионистскую идею.