Конечно, поверхностные впечатления не могут быть основанием для создания общего образа страны и ее дел. Я на это и не претендую. Это мои личные наблюдения. Поэтому хватит на эту тему! Тем более что «хамья» хватает во всех уголках земли. Многие люди часто не понимают (да иногда и не хотят понять) «анатомию» своего родного города, что же тогда говорить о познании чужих городов, в которых промелькнешь как метеор на небе…
8 апреля 1992 года. От Хайфы отходим в 12.00. Все! «До дому, до хаты» – без остановок. В Ялту приходим вечером 11 апреля.
9 апреля. По инициативе капитана нашей «Астры» был организован вечер под названием «Я люблю тебя, Одесса». Судно – одесситка, экипаж – одесситы, пассажиры – за редким исключением – поклонники специфического, неповторимого юмора Одессы. В кают-компании за столиками собрались влюбленные в Одессу. Условия игры: каждому столику по очереди предоставляется слово. Далее – полная импровизация. Настоящее соревнование в наблюдательности. Тренинг памяти.
У нашего актерского столика, конечно же, было преимущество перед остальными: мы не просто рассказывали об Одессе и одесситах, мы играли интермедии – странички моей записной книжки, мы представляли из себя импровизированный плавучий театр миниатюр.
Итак, одесские интермедии.
1949 год. Театр имени Станиславского, где я тогда работал, приехал на гастроли в Одессу. Жить меня устроили на квартире. Хозяйка – полная, громкая, но добродушная женщина, ее муж – невысокий, худенький человечек.
В спектакле «День чудесных обманов» я играл Дона Карлоса. Роль маленькая: два или три выхода. В одном из них я выходил с дудочкой и пел два куплета. Хозяйка посмотрела спектакль.
– Женечка, скажите, сколько вы получаете денег?
Я, начинающий артист, деньги зарабатывал небольшие.
– Триста десять рублей. А что?
– Вы что там делаете? Держите палочку и куплетик поете?
– Почти так, – отвечаю, не понимая, к чему она клонит.
– А нельзя мне там устроиться на такую сумму? Я тоже могу это сделать.
Когда гастроли подошли к концу и я собрался уезжать, она мне сказала:
– Вы знаете, я так к вам привыкла, вы такой хороший мальчик. Но я вас должна предупредить, что у вас страшная болезнь.
– А что такое? – насторожился я.
– У вас рэдки пальцы.
– Боже мой, что это означает?
– У вас все деньги идут мимо! – Она растопырила веером пальцы и показала, как между пальцев уходят деньги.
Прощаясь с ее мужем, подарил ему свою выцветшую рыбацкую одежду:
– Я вижу, вы тоже рыбак, но у вас нет специального костюма. Вот вам брючки, вы их переделаете на себя.
Хозяин всплеснул ручонками, растрогался:
– Ой, спасибо! Родной сын платка носового не подарил.
– Подождите, подождите, вот вам еще кепочка, рубашка.
– Спасибо, дорогой мой! Что вы делаете! У меня сердце разорвется от благодарности!
– Вот вам еще пиджачок, вот вам еще ботинки, носки.
– Спасибо, родной мой! – И заплакал.
– Ну вот и все.
Он моментально прекратил плакать:
– А галстук?
Канатный переулок, дом 5, где меня поселили на время гастролей. Окна выходят во двор.
В окне женщина:
– Вы слышите? Этот новый дворник не открыл моей дочке ворота! Было всего полпервого. Вы слышите? Он назвал ее проституткой. Вы слышите? А если она таки да, что ж, ей ворота нельзя открыть? Я вас спрашиваю! Артисту Вескину он же открывает и говорыт «здравствуйте»! Где же конституция?! Ми же все ровные!
Сильный дождь. Галантерейный магазин. У магазина гора пустых коробок, около них пожилой человек. Подходит прохожий с зонтиком, он значительно старше первого.
– Что ты здесь делаешь?
– Стерегу товар!
– Вундеркинд! Иди домой! Пусть мокнет что-нибудь одно!
Трамвайная остановка около Одесской киностудии. Метрах в десяти от меня женщина. Подошла подвыпившая компания молодых людей, с гоготом и бранью… Неловко, стыдно перед женщиной, но сделай им замечание – полезут в драку или назло усилят ругань. Словом, вмешиваться бесполезно. Подошел трамвай, компания уехала. Подхожу к женщине.
– Вы меня извините, что я стоял, не вмешался… Понимаете, бесполезно! Стыдно за них… Может быть, вам стоило сделать им замечание? Вас, женщину, может, и послушались бы.
– А шо такого? Они же искренне!
Марк Наумович Бернес предлагает пройтись по знаменитому Привозу. (О! Это не базар, это особый мир звуков, цвета, запахов.) Во всех киосках папиросы «Казбек», «Беломорканал», «Норд» (впоследствии «Север»).
Бернес мне:
– Подойди к любому ларьку и скажи, что сейчас началась борьба с низкопоклонством перед Западом. Посоветуй, чтобы избежать неприятностей, спрятать папиросы, названные иностранным словом. Скажи, что в Ленинграде на Невском проспекте за одну ночь сменили вывеску знаменитого кафе «Норд» на «Север»…
На следующий день папиросы «Норд» по всей Одессе продавали из-под полы… втридорога!
Там же. Овощные ряды.
– Сколько стоит редиска? – спрашиваю я.
– 15 копеек пучок.
– Дайте три. Вот вам полтинник.
– Один, два, три. Кушайте на здоровье. У меня, извините, нет пятачка сдачи.
– Не надо, это пустяки.
– Люди! Смотрите! Наш человек! Шоб ты здоровенький! На тебе четвертый пучок! Шоб все скушал, смотри у меня!
Одесская гостиница «Красная». Приезжих артистов швейцар после концерта не пускает в ресторан.
– Закрыто, закрыто! Не надо, не надо давить на меня! Нехорошее дело делаете! (Даю швейцару купюру.) О! Хорошее дело делаете! Проходите, проходите.
Там же. Диалог с дежурным администратором гостиницы.
– Можно паспорт?
– Чей?
– Мой!
– Зачэм?
– Мне нужно сходить на почту.
– На какую?
– На главную.
– Шо ви там будете делать?
– Мне нужно получить письмо.
– От кого?
– От мамы.
– Шо она пишет?
1950-е годы. Очередные гастроли в Одессе, но уже в составе Театра сатиры. Первый час ночи. Иду по Дерибасовской. Повсюду реклама театра, фотографии артистов, сцен из спектаклей «Золотой теленок», «Клоп».
Ко мне подходит компания молодых людей, окружают. Стало немного не по себе. Оказывается, узнали.
– Это вы будете в оперном театре Бендера играть? (Наши спектакли шли на сцене Одесского оперного театра.)
– Я.
– Очень приятно, – вполне дружелюбно продолжают парни. – А вы будете на сцене говорыть, как мы в Одессе говорым, или с акцентом, как вы в Москве говорыте?
– Я буду говорить, как в Москве.
