разных трудах владыки Вениамина. Вспоминаются слова апостола Павла: Делая добро, да не унываем, ибо в свое время пожнем, если не ослабеем (Гал. 6, 9).
Поначалу задача виделась абсолютно невыполнимой. Необходимо было снять помещение и переоборудовать его под молитвенный дом. Группа верующих, желавших устроить храм, где поминался бы глава Русской Церкви, начали собирать средства, но почти вся эмиграция ненавидела большевиков и не желала жертвовать на Патриарший храм, а люди их круга жили в ужасной нищете.
Деньги были нужны немалые. И тут Надежда Андреевна Соболева (впоследствии – мать Силуана), жена богатого нефтепромышленника, пожертвовала свои бриллианты, подаренные мужем на свадьбу. Она отнесла владыке Вениамину 20 тысяч франков. На эти деньги сняли старый гараж. Нижнее подвальное помещение оборудовали под храм, а наверху устроили трапезную и монашеские кельи. «Душой и вдохновителем этого дела был епископ Вениамин» (174, с. 31). Храм освятили в феврале 1931 года. Из разных концов Европы к епископу Вениамину приехали его постриженники и близкие по духу архимандриты Афанасий (Нечаев), Стефан (Светозаров), Феодор (Текучев) и другие монашествующие, составившие монастырское подворье (174, с. 30–31).
По воспоминаниям бывшего поручика лейб-гвардии Г. Фракмана, как-то случайно от знакомых он услышал о благолепии церковных служб в храме Трехсвятительского подворья на рю Петель. «Люди, достойные доверия, говорили, что для желающих молиться нет лучшей церкви в Париже. Меня это заинтересовало; вот как туда пойти? Мне казалось, что если даже церковь на рю Дарю опорочена былой подпиской о лояльности, то что сказать о церкви Патриаршей, на которой среди моих единомышленников установилась репутация “большевицкой”? Но не оставил меня Господь Бог, и в одну из суббот я пересилил себя и вошел в казавшуюся мне ненавистной церковь. Как описать свои первые впечатления?., в этом храме я сразу почувствовал присутствие благодати Божией… Представьте себе храм в подвале: каменные, нештукатуреные стены, деревянный иконостас, заполненный бумажными, копеечными иконами, духовенство в облачениях, трогающих сердце… Идет служба, поет строго и проникновенно прекрасный хор, и вдруг вы начинаете чувствовать, что клир, духовенство действительно предстоят пред Престолом Всемогущего Бога, что между ними и толпой, заполняющей церковь, установилась невидимая, неразрывная связь, что это единое церковное тело… Какое разительное, какое трогательное несоответствие между материальной нищетой и духовным благолепием, этим единственным богатством Русской Патриаршей Церкви, ее даром Духа Святаго…» (167, с. 512–513).
В те же годы происходит новое чудо. В 1930 году один из эмигрантов рассказал владыке Вениамину, что увидел в витрине антикварного магазина Иверскую икону, как оказалось, вывезенную солдатами наполеоновской армии из Москвы в 1812 году. Русские верующие, живущие во Франции, решили выкупить икону. Требовалась огромная по тем временам сумма – 25 тысяч франков. Сначала собрали часть денег в виде задатка, и антиквар Коган позволил взять икону. Ее стали перевозить по храмам и по частным домам для сбора средств. Но повторилось то же, что и раньше: богатая верхушка тогдашней эмиграции не желала иметь ничего общего с «большевицкой церковью». Коган отобрал икону и вновь выставил ее на продажу, рассчитывая на американских миллионеров. Узнав об этом, владыка Вениамин тут же поехал к антиквару. Внутренне молясь, он просил снизить цену, но антиквар согласился лишь на продажу иконы в рассрочку, причем требовал 8 тысяч уплатить немедленно. Привезя чудотворный образ в Трехсвятительский храм, в котором по стенам висели лишь бумажные иконы, владыка поставил образ на середине храма. На следующий день он сказал вдохновенную проповедь, указав верующим, какая благодать изливается через этот чудотворный образ, каким утешением для всех русских людей станет обретение великой святыни Русской земли, и призвал всех пожертвовать свои трудовые деньги для выкупа святыни. Деньги на поднос клали все, многие – последнее, что имели, – так, одна русская няня пожертвовала деньги, собранные на похороны. И все равно на первый взнос не хватало. Тогда владыка Вениамин разослал близким ему людям в разных городах Франции письма с просьбой ссудить его и прислать свои «квартирные деньги», которые они платили за три месяца вперед, причем просрочка на день грозила немедленным выселением, это был для каждого эмигранта «неприкосновенный запас». Никто не ответил отказом – и к указанному сроку необходимая сумма была собрана (и никого из тех, кто прислал деньги, не согнали с квартиры). Антиквар, зная бедственное положение русских эмигрантов, был поражен, сочтя это явным чудом Божиим. Для оплаты следующих взносов с образа сделали фотографии, и эти иконки разошлись не только по Парижу и Франции, но по многим странам мира, дошли до Америки и Австралии. По благословению владыки Вениамина двери подворья не запирались ни днем, ни ночью, так что каждый мог помолиться перед образом. Многие приезжавшие поклониться святыне жертвовали на выкуп иконы, многие присылали деньги на имя владыки – так была собрана нужная сумма (174, с. 32–36).
При храме устроили библиотеку православной литературы; в помещении над храмом создали типографию, где печатались и труды самого владыки Вениамина: Акафист Трем святителям, «Всемирный светильник – преподобный Серафим Саровский», «Небо на земле» (О Божественной литургии) и др.
Семнадцатилетний Андрей Блум, будущий митрополит Антоний Сурожский, с 1931 года прислуживал в храме Трехсвятительского подворья. Он вспоминал: «Как-то пришел вечером. Храм не закрывался – красть было нечего. Церковь была подвальная, затем была лесенка, каменный коридор и две или три кельи. В одной из них жил владыка Вениамин… Я вошел в этот коридор и вижу: владыка Вениамин лежит на каменном полу, завернувшись в черную монашескую мантию. Увидев меня, он встал. Я говорю: “Владыка, что вы здесь делаете?”.– “Да знаешь, я здесь ночую”.– “А разве комнаты у вас нет?”.– “Да, есть комната, но ты представляешь, как замечательно, – у меня там четверо нищих спят: один на кровати, другой на матрасе, третий на ковре, а еще один на подушках. Я им оставил эту комнату – им так трудно днем живется. Как же лишить их ночи?”» (8, с. 804). Что здесь еще можно сказать?
5
Жизнь в чужой стране была трудной. В Сербии вокруг были свои, православные, во Франции – католики. Владыка Вениамин со своей всегдашней доброжелательностью и открытостью признавал: «Народ французский мне весьма понравился», но в то же время отмечал «большую душевную слабость этого милого народа»; они терпеливы, трудолюбивы, их «никак нельзя называть безбожниками», но положение католицизма «далеко не радостное в этой стране», хотя «я ни разу не видел никаких публичных безбожных выступлений или озорства» (31, с. 369–371). Часто общаясь с католическим духовенством, получая от него помощь (в католическом монастыре владыку излечили от тяжелой болезни), владыка Вениамин с сожалением констатировал: от них «веяло холодом», «все – от ума,
