ее речь менее своеобычна и красочна, чем у той милой старушки, — мне было трудно уловить все оттенки сибирского говора, сохранившегося лишь в таких местах, как Приангарье.
Главная же героиня романа Геля отыскалась совсем уж случайно. При первой встрече с нею я и не подумал, что она станет моей героиней. Но неисповедимы пути творчества! История любви и нелюбви Гели была услышана мною опять-таки не на шивере Аладьина, а совсем на другой шивере. В действительности эта драматическая история продолжалась около полугода. Мне нужно было уложить ее в строгие временные рамки моего романа, то есть не более как в два месяца. Немало пришлось поломать голову, чтобы найти логичный, правдивый, но очень сжатый (до предела!) путь развития ее драмы. Особенную трудность представляли поиски ее финала. До сих пор некоторые читатели, не понявшие всей сложности отношений между Морошкой и Гелей, находят неоправданным ни отъезд девушки с шиверы Буйной, ни тем более — внешне спокойную реакцию на это Морошки. А как он, спрашивается, должен был вести себя в то время? Пытаться задержать при себе Гелю, которая готовилась стать матерью и думала только о своем будущем ребенке? Он знал, что Геля к нему вернется, да и она это знала.
Образ Гели стоил мне многих бессонных ночей, и выписан он, как мне кажется, мягко — акварелью. И поэтому он, может быть, очень любим мною.
Остается добавить, что каждая из трех историй, использованных в романе, в действительности развивалась совершенно обособленно, нигде не соприкасаясь с какой-либо другой. Каждая из трех человеческих судеб в отдельности могла стать основой для художественного произведения, но мне требовалось сделать из них некий сплав в одном романе. Пришлось отступить от некоторых подлинных событий, переделать другие до неузнаваемости и, наконец, придумать новые, — и только в результате вот такой «переплавки» была создана, как мне думается, простая, естественная, современная история взаимопониманий трех людей в романе. Причем она происходила не где-нибудь, а именно на шивере Буйной, в атмосфере горячей работы прорабства, ведущего взрывы на Ангаре.
Кажется, я увлекся, зазвав читателя в свою лабораторию. Но без этого нельзя, раз речь идет о сложном писательском труде…
III
31 декабря 1966 года я писал в «Литературной газете»:
«Наконец-то дописаны последние страницы нового романа «Стремнина». Кончилась пятилетняя «сладкая каторга». Впрочем, еще какое-то время буду не спеша, тщательно отделывать завершающие главы. Да и нелегко расставаться с рукописью, как с домом, где живут близкие, дорогие люди, с которыми так много прожито за пять лет».
Действительно, я еще долго не мог расстаться с рукописью «Стремнины». Но и после того, как расстался, мой роман увидел свет только через два года! В чем же дело? Нелегко написать художественное «произведение, но опубликовать его иногда гораздо труднее. Не стоит распространяться о тех сложнейших взаимоотношениях, какие существуют в литературной среде. Они не всегда идеальны.
Долгая борьба за «Стремнину» отняла у меня так много сил, что я вновь оказался в больнице. И тут, всего через месяц после опубликования романа в журнале «Москва», я получил известие о присуждении мне за него второй премии Президиума ВЦСПС и Союза писателей СССР на Всесоюзном конкурсе на лучшее произведение о советском рабочем классе. Конкурс проводился впервые и был посвящен 100-летию со дня рождения В. И. Ленина.
Кстати, несмотря на почетную премию, наша критика обошла роман полным молчанием. Порадовало меня лишь небольшое письмо В. Озерова. Вот оно:
«Дорогой Михаил Семенович! Большое спасибо за «Стремнину». С интересом прочитал. Крупные характеры, большие дела, бурные страсти, — все это, по-моему, и составляет смысл нашего времени. Поздравляю. Новых Вам книг, крепкого здоровья, счастья! Ваш В. Озеров. 31.1.71 г.».
Позднее порадовали и строки Е. Осетрова:
«К числу современных авторов, кровно увлеченных темой Сибири, захваченных ею, наверное, навсегда следует отнести и Михаила Бубеннова. Из его произведений самое сибирское — «Стремнина». Это роман героев. Их характеры под стать полноводным и бурным сибирским рекам, русла которых приходится прорубать, с тем чтобы дать проход судам. Прорубать взрывами. Работа героев сродни опасному труду солдат на войне…» И далее: «Самый прекрасный из них, которого нельзя не оценить, это, конечно, Арсений Морошка… Нет, это не пресловутый «идеальный» герой… Коренной сибиряк — он воплотил в себе наиболее привлекательные качества жителей суровой окраины, их энергию, предприимчивость, отвагу и, конечно, завидное умение говорить — кратко и сильно, точно и метко».
Спасибо этим честным критикам за большую поддержку, оказанную мне в трудные годы.
…Старых людей тревожат вечерние думы.
Я и сейчас не могу сказать с полной уверенностью, что не ошибся в юности, отправляясь в таинственную даль малозаметной тропой. Одно могу утверждать определенно: я не видел тогда для себя иного пути и не в силах был никуда свернуть с той тропы, на какую однажды ступила моя нога. Не в моей власти было не пойти на тот далекий зов, какой слышала моя душа.
Однако с горечью сознаю, что немногое мне удалось сделать на избранном пути за пятьдесят лет. Но если писатель был честен в своем труде, если мечтал лишь о беззаветном служении народу и родной стране — он во всем другом, я думаю, заслуживает снисхождения: все остальное в его жизни — от его природы и судьбы.
Я считаю себя рядовым солдатом русской литературы. С юных лет я служу ей, как служили советские солдаты своей Отчизне на полях Великой Отечественной войны. Не все они увенчали свои жизни героическими подвигами, достойными бессмертной славы, но все они честно исполнили свой священный воинский долг; от огня их сердец занялось и возникло над всем миром ослепительное сияние нашей Победы.
Москва,
1978—1979
Выдержки из речи А. М. Горького приводятся по стенограмме, хранящейся в Институте мировой литературы имени Горького.
