Нас тоже спасали как могли. Но мы почему-то не внимали мудрым словам партийно-комсомольских наставников. Мы продолжали любить джаз, продолжали собирать пластинки и танцевать фокстрот и танго.
И несмотря ни на что, джаз продолжал жить. Смешно сказать, но он ушел в подполье.
В Москве появились так называемые «ночники». Официально в программах клубов, ДК и творческих домов мероприятия эти именовались музыкальными вечерами. А вот что было на самом деле.
Из зала убирали стулья, и начинались танцы. Идеология – идеологией, финплан – финпланом. Билет на «ночник» стоил двадцать пять рублей, по тем временам деньги не малые.
Не было рекламы в газетах, не было сообщений по радио, но мы точно знали, когда и где будет очередной «ночник» или куда под Москвой приедут играть джаз наши любимые музыканты.
Особенно мы стремились попасть на выступления коллективов, где играл кумир молодежи ударник Борис Матвеев.
Если он играл в Воронках или Малаховке, мы дружно ехали туда, хотя путешествия эти были небезопасны.
Короли танцплощадок, местная шпана нахально лезли в драку, и мы сражались с ними, отстаивая свое право на несколько часов встречи с любимыми музыкантами.
В нашей компании было несколько боксеров, и то, чему нас научили в тренировочном зале, практически всегда помогало нам одерживать победу.
А потом драки внезапно прекратились, и местные стали относиться к москвичам вполне дружелюбно.
Правда, на танцплощадках появились фиксатые, татуированные мужики, перед которыми трепетала местная шпана. Все, как потом рассказали мне знающие люди, оказалось очень просто.
Джаз стал прибыльным делом. Музыканты могли только играть, а за организацию подпольных концертов взялись ушлые теневики. Самым крутым был прекрасно одетый человек, завсегдатай «Националя» Семен Самойлов.
На загородных площадках билеты тоже стоили недешево. Местные шли напротырку, так как основной навар давали приезжие москвичи.
Драки отпугивали молодых московских ребят и девушек. Поэтому Самойлов, как человек много повидавший в жизни взял в долю местных авторитетных урок. Они наводили порядок в секунду, одним, вскользь брошенным взглядом.
Но поездки за город были не очень частыми. Борис Матвеев играл в «Шестиграннике», была такая танцплощадка в Парке культуры, или в последнем столичном дансинге в гостинице «Москва».
Мы ездили туда, хотя в «Шестиграннике» тоже приходилось драться с местной шпаной, которую чья-то твердая рука направляла на борьбу со стилягами.
Что любопытно, когда появлялась милиция, забирали только нас, потом какие-то молодые люди, именующие себя комсомольскими работниками, долго и нудно выясняли, где мы учимся или работаем, требовали предъявить паспорта и комсомольские билеты.
Меня отпускали относительно быстро, выяснив, что я не являюсь членом ВЛКСМ.
В «Москве» подстерегала другая опасность. Примерно в двадцать три часа в дверях появлялись люди в штатском. Их старший махал рукой, и оркестр замолкал.
– Женщины налево, мужчины направо, – зычно командовал главный.
Как сейчас помню, у него была повреждена левая рука. И начиналась проверка документов. В танцзал ходили не только мы, молодые, но и люди вполне степенные. С ними разбирались быстро, а нас непременно отвозили в «полтинник», знаменитое 50-е отделение милиции, где задавали один и тот же вопрос:
– Где взял деньги на билет?
Билет в танцзал стоил целый червонец.
Я отвечал немыслимо однообразно:
– Сдал молочные бутылки.
Послушать джаз можно было в некоторых ресторанах. Правда, там всегда играли мелодии наших композиторов, и то не все.
Играть танго и подобие фокстрота разрешалось в ресторанах системы «Интурист», так как их посещали иностранцы, живущие в отелях. Ходить в кабак, в котором бывали иностранцы, как впоследствии оказалось, тоже было довольно рискованным делом. Но тогда мы пребывали в счастливом неведении, поэтому с удовольствием пили «Хванчкару» и танцевали.
Но особенно мы любили ресторан «Аврора», где играл знаменитый ударник Лаце Олах.
Когда-то мой дядька познакомил меня на Тверском бульваре с невысоким полненьким человеком с веселым лицом.
– Это знаменитый джазовый музыкант Лаце Олах, – сказал он мне.
Как ни странно, Лаце запомнил меня и, когда я появлялся в «Авроре», дружески здоровался, что очень льстило моему самолюбию.
Как только я усаживался с девушкой за стол, к микрофону подходил трубач и объявлял:
– Мелодия из кинофильма «Подвиг разведчика».
Оркестр начинал играть знаменитый фокстрот «Гольфстрим».
Играл оркестр и мелодии из спектакля Центрального театра кукол «Под шорох твоих ресниц» и даже музыку из сцены «Полярный бал» в фильме «Музыкальная история».
Такие вещи комиссией, утверждавшей репертуар ансамбля, милостиво разрешались, хотя все знали, что стоит за этими безобидными названиями.
Однажды моя девушка Лена достала приглашение на вечер в клуб Совета министров. Сейчас там Театр эстрады.
Весь вечер джаз играл лихие американские мелодии. Причем играл вполне официально и безбоязненно. Веселились под музыку «толстых» дети крупных чиновников, служивая молодежь да солидные госдеятели со своими женами в панбархате.
И тогда меня поразило лицемерие нашей власти. Это напомнило, как на даче в Барвихе купаться в зоне Рублевского водохранилища могли только номенклатурные работники определенного ранга. Им выдавалось для этого специальное разрешение. Как будто они были чище других.
С джазом боролись вплоть до смерти Сталина. Потом перестали, начали сражаться с последствиями культа личности.
Мы продолжали любить джаз и бегали по ресторанам и клубам, где играли любимые музыканты.
Ресторан «Москва», там пела прелестная Нина Дорда, «Аврора», в которой играл Лаце Олах, «Коктейль-холл», где руководитель ансамбля Ян Френкель иногда баловал нас запрещенными мелодиями. И конечно, Борис Матвеев, мы старались попасть на все его выступления.
О Борисе Матвееве рассказ особый.
Он родился на Пресне и много лет жил в огромной московской коммуналке.
В 1944 году, тяжелом и не очень сытном, отчим устроил его воспитанником в военно-музыкальную команду. По тем временам это была большая удача. Парнишка питался из солдатского котла и получил военную форму.
Он любил музыку и увлекался ударными инструментами. В 1945 году в День Победы, 9 мая, Борис побежал в сквер к Большому театру, где играл ансамбль Кнушевицкого. Он хотел увидеть знаменитого ударника Лаце Олаха.
Как зачарованный следил он за его виртуозной игрой. Когда-то, еще до войны, Лаце Олах приехал с джазом Циклера из Чехословакии на гастроли в СССР, здесь влюбился в пианистку Юлю, женился и остался навсегда в Москве.
