Его солдатское обмундирование, как говорится, «видало виды», но сидело оно на нем очень аккуратно. Чистый лоб, прямой, бесхитростный, жизнерадостный взгляд из-под пышных русых бровей и добродушная улыбка сразу расположили меня к Викентьеву.
Солдат отвечал на все мои вопросы твердо, уверенно, с тактом воспитанного человека.
— Не боитесь трудностей? Ведь специальность подводника сложная, очень сложная, — сказал я.
— Никак нет! Не боюсь! — ответил ВикентьеВу но тут же смутился своей самонадеянности. — То есть, конечно, я знаю, будет трудно но... вся военная служба ведь мужское дело. Будет трудно, буду больше учиться.
— Ваш начальник — боцман, он будет из вас готовить рулевого, — заключил я беседу.
— Ну, пехота, пойдем! — дружески хлопнув вчерашнего солдата по плечу, боцман повел своего питомца в отсек.
Викентьев развел руками, как бы говоря: «Что поделаешь, конечно, пехота», — и направился за боцманом.
С того дня он много и упорно учился, стал хорошим рулевым и отличным матросом, однако как пулеметчика я его не знал. Поэтому просьба помощника командира для меня была неясна.
— А вы уверены, что Викентьев хороший пулеметчик? — допытывался я.
— Пулемет он знает еще по сухопутному фронту. Здесь, на лодке, он показал лучшие результаты и теоретически и практически.
Мне оставалось только согласиться с доводами помощника командира.
Викентьев быстро и не без гордости занял место у пулемета, тщательно проверил исправность оружия, как это делают заправские специалисты своего дела.
Окончание ремонта злосчастной клапанной коробки все еще не близилось к концу.
Мы продолжали двигаться в надводном положении. Вначале люди наблюдали за горизонтом с большим напряжением, но потом начали уставать. Бдительность постепенно стала понижаться. И как раз в такой момент к нам подкралась смертельная опасность. Из-под облаков вынырнул фашистский самолет. Он сумел незаметно подкрасться к нам на фоне облаков.
Наши артиллеристы успели сделать всего лишь один, да и то неудачный, выстрел. У самого борта подводной лодки разорвались две бомбы. Палубу и мостик залило водой. Лодку так тряхнуло, что в первое мгновение у меня не оставалось сомнения в том, что она поражена прямым попаданием.
Самолет тут же развернулся для повторной атаки. Однако на этот раз наша единственная пушка и пулемет сумели помешать атаке врага. Новые бомбы упали гораздо дальше, чем в первый раз. Они не причинили нам вреда.
В третий раз самолет зашел с кормы с явным расчетом избежать сектора обстрела пушки. Разгадав замысел врага, мы начали маневрировать. Вся кормовая часть надстройки и мостик мгновенно покрылись железной пылью, поднятой пулями. Но Викентьев не растерялся. Он хладнокровно выпускал одну за другой длинные пулеметные очереди.
Миновав траверз подводной лодки, самолет резко повернул сперва влево, затем вправо и, пролетев вперед по нашему курсу, вдруг рухнул в море. Все это произошло так быстро, что никто даже не заметил всплеска воды от его падения.
— Нырнул в... пропасть! — вскрикнул сигнальщик и так и остался с открытым от удивления ртом.
— Держать на точку падения самолета! — скомандовал я.
Изменив на несколько градусов курс, подводная лодка двинулась к месту падения самолета.
— Прямо по носу масляное пятно! — крикнул сигнальщик.
Подводникам предстояло несколько разочароваться. На месте падения самолета было обнаружено лишь пятно, которое медленно разрасталось. Самолета никто из нас не увидел. Он бесследно исчез.
— Два самолета! Справа двадцать! Высота триста! На нас! — крикнул сигнальщик.
Но они уже не были нам страшны: неисправности были уже устранены, и мы смогли погрузиться.
В жилом отсеке, поздравив матросов с победой над фашистским стервятником, я отыскал глазами Викентьева, которому санитары перевязывали рану. Рана была неопасная — в мягкие ткани ноги.
— Благодарю за службу! — крепко пожал я руку матроса.
— Служу Советскому Союзу! - довольно громко ответил Викентьев и радостно вспыхнул. — Только случайно, наверное, угодил я в него.
— На войне всегда и все кажется случайным, — перебил я, обращаясь ко всем находящимся в отсеке подводникам. — Одно, бесспорно, не случайно: победа дается тому, кто готовит себя к ней, кто много и серьезно учится, любит свое дело и любовно к нему относится.
Выйдя из отсека, я направился навестить спасенного нами летчика.
— Пришел в себя! Разговаривает! Зовут его Василий Сырков, — затараторил, радостно всплескивая руками, как бы не веря себе, Свиридов.
Василий Сырков не только пришел в себя, но и довольно бодро разговаривал с подводниками.
— Как себя чувствуете? — обратился я к летчику, подойдя к его койке.
— Хорошо... Бинты мешают говорить...
— Пока нельзя снимать, — поспешил пояснить Свиридов.
— Врач у вас строгий, — я показал глазами на Свиридова.
— Заботливый, — глухо отозвался летчик.
— Вы можете очень коротко рассказать, что случилось с вами? Надо донести командованию...
— Могу, — начал Сырков. — Эскадрилья была перехвачена двадцатью фашистскими истребителями. Против нас дрались три «мессера». Двух из них мы «схарчили», а третьему удалось нас подбить. Были вынуждены сесть на воду и попытаться «прирулить» самолет в базу. Место посадки фашисты, вероятно, засекли и послали за нами катер. Мы пытались покинуть самолет и не заметили, как почти вплотную к нам подошел катер-охотник... Открыли огонь с большим опозданием. Катер успел с ходу врезаться в самолет и протаранил его, кажется, насквозь. К нам на борт вскочили фашисты... Тут-то и началась борьба. Я сидел у пулемета. Какой-то верзила ударил меня автоматом. Я потерял сознание. Когда пришел в себя, увидел, что лежу на палубе катера, а около меня два фашиста. Наверное, только они и уцелели. Болела левая рука. Я осторожно глянул вокруг себя. Заметил немецкий автомат. Не медля ни секунды, вскочил на ноги, схватил одной рукой автомат и со всей силой ударил им по голове фашиста. Он упал за борт. Второго ударить не сумел. Он кошкой подскочил ко мне, свалил на палубу. Мы боролись долго. Не помню, как очутились в воде. Что было дальше, не знаю... Очнулся вот... у вас.
— Молодец! — вырвалось у меня. — Теперь вы в безопасности, быстро поправитесь.
— Пока придем в базу, он будет бегать, товарищ командир... .
— Я-то скоро поправлюсь. А вот другие наши ребята...
Мы все опустили головы...
Свиридов оказался прав: когда мы входили в базу, Сырков почти совсем поправился.
