В последние часы перед отъездом Байрон и его спутники взошли на борт «Геркулеса». Тереза, обезумевшая от тоски и отчаяния, намеревалась терпеливо ожидать в своем доме возвращения возлюбленного. Граф Гамба, ее отец, получил разрешение на возвращение в Равенну и хотел, чтобы дочь поехала с ним. Тереза пыталась найти какой-нибудь предлог, чтобы остаться в Генуе, пока не вернется Байрон, но в конце концов согласилась поехать с отцом.
13 июля Байрон был готов покинуть дворец Салуццо. «Роковой день настал, – вспоминала Тереза. – Он решил спать на борту, чтобы отплыть на следующее утро. В пять часов он должен оставить Альбаро. С трех до пяти он не отходил от мадам Гвичьоли. Он не хотел оставлять ее одну в момент отъезда и просил миссис Шелли побыть с ней». Мэри пыталась утешить Терезу и ободрить ее, но понимала, что это бесполезно. Когда Мэри ушла, Тереза сидела одна и пыталась найти успокоение в маленькой записной книжке, в которой Байрон записывал свои дела с момента их встречи в 1819 году. «Слышу флейту, – написала Тереза, – какая грусть наполняет меня! Да поможет мне Бог!» На следующий день на рассвете Барри помог ей дойти до экипажа отца, и только тогда ей хватило смелости взглянуть на небо и заметить направление ветра.
Байрон взошел на борт с Трелони, графом Пьетро Гамбой, молодым доктором Бруно и Константином Скилитци, которого обещал доставить в Грецию. Кроме домашней живности они взяли четырех лошадей Байрона и одну лошадь Трелони, верного бульдога Моретто и огромного ньюфаундленда по кличке Лев, которого подарил Байрону морской лейтенант в отставке Эдвард Ле Месурье. В довершение к этому на борт взошли пятеро или более слуг.
К десяти часам 14 июля «Геркулес» был готов к отплытию, но на море стоял штиль. Команда снова сошла на берег и направилась к Альбаро. Когда Барри встретил Байрона и сообщил ему, что Тереза уехала, Байрону не хватило смелости вернуться в пустой дом, и вместо этого они отправились в Сестри, на виллу Ломеллина, где так часто ездили верхом с леди Блессингтон. В саду они пообедали сыром и фруктами, а потом вернулись на корабль.
На следующий день они вышли из гавани, но из-за штиля не могли плыть. Ночью ветер окреп, и старая посудина пошла с такой скоростью, что лошади проломили тонкие перегородки и оказались на палубе. Байрон оставался на палубе всю ночь. Пока Трелони следил за ремонтом разрушенных перегородок, остальные вновь сошли на берег. На этот раз Байрон хотел увидеть дворец Салуццо. Его охватила тоска, когда он вместе с Пьетро взбирался по холму. «…Он много говорил о своем прошлом и неуверенности в будущем. «Где мы будем через год?» – вопрошал он». Позднее Барри говорил Хобхаусу, что, когда их задержал шторм, Байрон «признался, что не отправился бы в Грецию, если бы не знал, что Хобхаус и другие будут смеяться над ним».
Но жребий был брошен. Установилась хорошая погода. Чайльд Гарольд вновь отправился в путь. Через пять дней они были в Ливорно. Барри тяжело переживал разлуку с другом, который всегда относился к нему по-доброму, как к равному. Вечером, после отъезда Байрона, он написал: «Вы сказали, что я вздохну с облегчением, когда вы уедете, но надеюсь, что на самом деле вы так не думаете. Поверьте мне, милорд, я слишком горжусь знакомством с вами, чтобы горько не сожалеть о нашей разлуке. Я не могу рыдать, но ощущаю потерю друга так же сильно, как сильно надеюсь, что вы скоро вернетесь в Геную…» Подобно леди Блессингтон, купившей «Боливар», потому что он принадлежал Байрону, Барри приобрел мебель и книги своего друга. Байрон подарил ему несколько ценных автографов и рукописей, написанных в порыве гнева и не предназначенных для публикации.
…По мере приближения к Равенне печаль Терезы все усиливалась. Она продолжала делать пометки в маленькой записной книжке. Последние строки были самыми отчаянными: «Я надеялась найти в себе силы и перенести этот удар, но с каждой минутой боль становится все сильнее, и мне кажется, что я умираю. Пришлите ко мне Байрона, если застанете меня живой. О, если бы я могла последовать за ним любой ценой…» Но Байрон уже принял решение и не мог вернуться.
Глава 27
Возвращение на греческие острова
1823
Когда «Геркулес» плавно вошел в порт Ливорно днем 21 июля, Байрона приветствовал салют тринадцати орудий с ионийского судна. Его командир, капитан Георг Витали, уже получил согласие Байрона на свою просьбу отправиться вместе на родину. Джеймс Гамильтон Браун, шотландец, уволенный со службы в Греции из-за его сочувствия восставшим, также просил взять его на борт. Он говорил по-итальянски и по-новогречески и много знал об английских правителях на островах. По его совету Байрон решил переменить место назначения своей экспедиции с Занта, рекомендованного Блэкиером, на Кефалонию, находившуюся под командованием полковника Чарльза Джеймса Нейпира, единственного англичанина, сочувственно относящегося к освободительной борьбе греков.
Переполненное судно вышло из гавани 24 июля и направилось на юг, к Мессинскому проливу. Погода стояла хорошая, и все собрались на палубе. Это было прощанием Байрона с Италией, где, невзирая на бесцельные скитания, он провел одни из самых счастливых и плодотворных лет своей жизни. Теперь судьба вела его к Греции и неясной цели, отчасти по причине неудовлетворенности жизнью, но большей частью по велению обстоятельств и славы Байрона и сложности его характера, не дающей ему возможности поступать так, как ожидают окружающие. И все-таки он еще не сжег за собой все мосты. Он писал Барри: «Я очень прошу вас позаботиться о моей дорожной карете, с которой я ни за что не расстанусь».
Ясной ночью судно подошло к Стромболи. Байрон находился на палубе до утра, обмениваясь жуткими историями с Трелони и Брауном и глядя на вулкан. Сойдя в каюту, Байрон сказал Трелони: «Если я проживу еще год, то опишу эту сцену в пятой песне «Чайльд Гарольда». Браун заметил, что во время плавания Байрон в основном читал произведения Свифта, и полагал, что он намеревается написать очередную песню «Дон Жуана». Но Байрон ничего не писал, кроме нескольких писем. Браун также заметил, что он читал Монтеня, Вольтера, «Переписку» Гримма и Ларошфуко.
К тому времени как «Геркулес» вышел в Ионическое море, настроение Байрона значительно улучшилось. Он легко сошелся с товарищами по кораблю. Трелони вспоминал: «Я никогда не плавал с лучшим спутником, чем Байрон. Он был почти всегда весел, никого не беспокоил, никем не командовал, не жаловался и не вмешивался в работу команды. Когда у него что-нибудь спрашивали, он отвечал: «Делайте как сочтете нужным».
Каждый полдень в хорошую погоду Байрон и Трелони плавали в море, не боясь акул, которых и вправду не водилось в этих водах. Иногда они давали выход веселью в мальчишеских шумных играх. Однажды, по словам Трелони, они выпустили из клеток уток и гусей и вместе с ними и собаками прыгнули в воду, обрядив одну из собак в новый алый жилет капитана Скотта.
Байрон взял с собой трех особенно верных слуг. Это были венецианский гондольер Тита, испугавший доктора Бруно, слуга-англичанин Флетчер, сопровождавший Байрона в первое путешествие в Грецию, и Лега Замбелли. Браун говорил, что Байрон «иногда очень хвалил своего аккуратного и скрупулезного старика Легу, мажордома». Байрон также взял у Трелони чернокожего слугу-американца, который хорошо готовил.
Флетчер, помнивший о неудобствах проживания в Греции, считал, что его хозяин сошел с ума, решив вернуться туда. Трелони вспоминал его бурный протест и ответ Байрона: «Это правда для тех, кто привык узко смотреть на вещи!» Трелони заметил: «После долгого молчания он продолжал: «Я был счастлив в Греции, счастливей, чем прежде или после, и если, по словам публики, в чем я несколько сомневаюсь, я писал хорошо, то это было или в Греции, или о Греции».
2 августа они заметили острова Кефалонию и Зант. Судно взяло курс на Кефалонию. Когда Байрон увидел в отдалении горы Морей, то произнес: «Не знаю почему, но я чувствую себя так, словно одиннадцать горьких лет упали с моих плеч и я вновь несусь по морю со стариной Бэтхерстом на его фрегате». Ночью корабль встал на рейд, а на следующее утро бросил якорь недалеко от Аргостоли, столицы острова.
Капитан Джон Питт Кеннеди, секретарь английского управляющего, полковника Нейпира, которого в то время не было на острове, взошел на борт и приветствовал Байрона и его спутников. Он сообщил, что полковник готов служить им всеми возможными способами, которые не будут нарушать его строгий нейтралитет в войне между турками и греками.
Остаться на Кефалонии Байрона вынудили вести о том, что среди греков начался политический раскол, что бездействие обеих сторон почти прекратило войну и что турки контролировали моря, окружающие острова, в то время как греческий флот, состоявший большей частью из вооруженных купеческих судов, концентрировался у восточного побережья. Сообщения были противоречивыми и сбивающими с толку, поэтому Байрон не видел оснований для продвижения вперед.
