Первым президентом Греции избран был Александр Маврокордатос, согласно конституции Эпидавра, начавшей действовать в канун 1822 года по восточному календарю и 13 января 1823 года по западному после первых успехов греческих воинов. С самого начала правительство было слабым, и дальше национальный дух все более слабел из-за поражений и междоусобной борьбы лидеров восставших, стремившихся сохранить власть. Когда в феврале 1823 года собралась вторая Национальная ассамблея, ее участники образовали два фронта: военный под предводительством Колокотрониса, Ипсиланти и Одиссея (Улисса) и фронт церковнослужителей и гражданских лидеров, Петробея из Майны, Заимеса, Андреаса Лондоса, которого Байрон встретил в 1809 году, и Маврокордатоса. Петробей стал президентом исполнительного совета, а Маврокордатос – государственным секретарем. Когда в мае ассамблея перестала существовать, казалось, что победил гражданский фронт. Исполнительный совет и сенат решили, что правительство будет заседать в Триполице (современный Трипо-лис), на центральном плато Пелопоннеса. Но когда в июле Маврокордатос был избран главой законодательного совета, то испугался угроз Колокотрониса и бежал в Гидру.
Чтобы лучше разобраться в происходящем, Байрон написал Марко Боцарису, связаться с которым ему в Ливорно рекомендовал митрополит Игнатий из Арты. Боцарис командовал греческими войсками в Акарнании и воевал с турками к северу от Миссолонги. Ожидая ответа, Байрон со спутниками оставались на борту «Геркулеса» в гавани Аргостоли, чтобы не доставлять хлопот англичанам, управляющим греческими владениями. Прибытие на Кефалонию известного поэта, чьи стихи читали почти все английские офицеры, наделало много шума. Байрон стал объектом сильного любопытства англичан и местных жителей. Вскоре он высадил на берег лошадей и каждый день совершал верховые прогулки; выглядел он при этом, по словам одного свидетеля, как татарин «с высоким пером на голове, возможно, в своем греческом шлеме, и с серебряными эполетами».
Спустя два дня после прибытия «Геркулеса» полковник Нейпир, британский губернатор, вернулся на остров. Это был способный правитель и пылкий поклонник дела греческого освобождения, обладавший, подобно Байрону, «страстной верой» в победу греков и людей, с которыми Байрону предстояло связать свою судьбу. Он хорошо знал греков и их недостатки и был предан делу освободительной борьбы. Полковнику Нейпиру выпала нелегкая задача управлять свирепыми племенами сулиотов, которые вместе со своими семьями искали прибежища на Кефалонии в 1822 году после изгнания из родных мест, с утесов Южной Албании. Байрон слышал о героической обороне этих скалистых бастионов и отдал сулиотам дань уважения в «Чайльд Гарольде». Сулиоты были разбросаны по всем островам, но некоторые сражались под началом Марко Боцариса в войне против турок.
Байрон был готов выразить симпатию сулиотам, которых он считал самыми храбрыми и верными племенами, потому что судил о них по характеру двух албанцев, которых взял к себе на службу во время первой поездки на Восток. Вид их суровых, закаленных лиц и необычных костюмов вернул его в счастливые дни, когда он беззаботно путешествовал по Эпиру в 1809 году. Байрон был бы горд повести в бой этих отважных воинов. Он поверил их льстивым речам и нанял целую толпу сулиотов в качестве охраны и слуг.
Однако Трелони не был столь оптимистичен: «На следующее утро после нашего прибытия толпа свирепых сулиотов появилась на палубе, привлеченная деньгами Байрона. Слуга Лега, истинный скряга, охранял ящик с деньгами, как пес. Наш коренастый шкипер предложил вышвырнуть сулиотов за борт. Байрон с радостным лицом появился на палубе, довольный дикарскими повадками сулиотов и их дикими одеяниями, и пообещал им больше, чем следовало бы. Днем и ночью они ходили за ним по пятам, как стая шакалов, пока он не попал в ловушку, как загнанный лев…»
Среди англичан, с которыми Байрон завязал дружбу, был доктор Генри Мьюр, санитарный врач в Аргостоли. Мьюр познакомил его с серьезным врачом Джеймсом Кеннеди, который долгие часы пытался обратить в христианство почитателя Вольтера и мнимого главу «сатанинской школы» поэзии. Кеннеди пригласил в свой дом других англичан и намеревался продемонстрировать перед ними истинность христианской веры.
Байрон почти со священным трепетом преклонялся перед истинно верующим человеком. Хотя он был достаточно упрям, чтобы отвергнуть религиозное ханжество и слабые убеждения ученых богословов, он не был прожженным скептиком. Он слишком глубоко верил в тайный смысл жизни и Вселенной, чтобы спокойно существовать с полным отрицанием в душе. Он пытался разрешить богословские и философские проблемы в «Каине», «Небе и земле» и «Дон Жуане» с любопытством исследователя скрытых тайн и пришел к выводу, что с трепетом разрешать тайны Вселенной намного увлекательнее, чем просто опровергать их. Хотя Байрон не хотел отказаться от размышлений на запретные темы и продолжал язвительно смеяться над лицемерием, его слегка задевал тот факт, что соотечественники считают его безбожником. Позднее он говорил Кеннеди, что ему не нравится название «безбожник»: «Это холодное и жестокое слово».
Байрон целый час терпеливо выслушивал доказательства Кеннеди, а потом стал прерывать его замечаниями и вопросами. Поэт продемонстрировал знание Библии, что удивило Кеннеди и его гостей. «Его светлость спросил меня, – вспоминал Кеннеди, – не думаю ли я, что в мире до принятия христианства было меньше войн и казней, убийств, несчастий и зла». Взятое Кеннеди из Писания упоминание о сходстве гончара и глины заставило Байрона сказать, что «он бы обязательно заметил гончару, если бы был разбитым горшком: «Почему ты так обращаешься со мной?»
В ожидании писем с материка Байрон решил посетить Итаку, соседний остров, который он связывал с Одиссеем Гомера. Со времени своего прибытия он не получал вестей из Англии и Италии. Накануне отъезда Байрон написал Барри: «О греках не буду говорить ничего, пока не появится возможность сказать лучше, и добавлю, что я по-прежнему полон надежд…»
Компания, состоящая из Байрона, Трелони, графа Гамбы, доктора Бруно, Брауна и нескольких слуг, поднялась на рассвете 11 августа и под палящими лучами солнца совершила девятичасовой переезд на мулах. Это было утомительное путешествие, но Байрон был рад, потому что трудности напомнили ему о юношеских скитаниях по Греции. Они вышли из Санта-Евфимии в узкий пролив, разделяющий острова, в открытой четырехвесельной лодке и к вечеру причалили на скалистом берегу маленькой Итаки, чьи две гористые части соединены перешейком. На острове им никто не встретился, и Байрон весело предложил провести ночь в пещерах на берегу, однако Гамба нашел дом купца из Триеста, который гостеприимно предложил им ночлег. На следующий день их встретил капитан Нокс, английский губернатор Вати, столицы острова.
Байрон был в прекрасном настроении. После обеда в доме губернатора он завязал разговор с незнакомым англичанином Томасом Смитом и без всякого смущения обсуждал свои произведения, леди Байрон и Аду. Насчет греков, говорил он, его мнение осталось неизменным. «Я знаю их так же хорошо, как другие, но не стоит быть слишком суровыми к людям, которые с нашей помощью сделают благое дело, потому что, видит Бог, мы делаем так мало добра в этом мире».
На следующий день путешественники направились к так называемому источнику Аретузы, гроту и ручью в нескольких милях к югу от Вати, а еще через день в «Школу Гомера» в северной части острова. На четвертый день они отправились в обратный путь на Кефалонию. Перед отъездом Байрон, пораженный бедственным положением многих беженцев, которых война вырвала из родных мест, стал членом фонда помощи этим людям. Позднее он переправил на Кефалонию семью мореотов, прежде богатых людей из города Патры, а теперь испытывающих сильную нужду, и обеспечил их жильем и всем необходимым. Это была семья Халандрицанос.
В ожидании лодки Байрон демонстрировал перед собравшимися свое умение плавать. Путешествие в лодке под палящим солнцем и знатный ужин в Санта-Евфимии после приезда пагубно повлияли на слабое здоровье Байрона. Когда с наступлением темноты они приехали в монастырь на вершине горы недалеко от Самоса, где должны были провести ночь, с Байроном случился припадок, и он почти лишился рассудка. Когда аббат произносил приветственную речь, Байрон схватил лампу и крикнул: «Моя голова горит! Неужели никто не избавит меня от этого безумца?» – и бросился вон. Доктор Бруно и Трелони пытались успокоить его. Он отказался от лекарств, угрожал всякому подходившему к нему и рвал постельное белье и одежду, как безумный. Наконец Гамильтон Браун убедил его принять «успокоительные пилюли» доктора Бруно. После этого с «каким-то младенческим глупым лепетом» он лег и уснул.
Поздно утром Байрон проснулся вполне спокойным и при расставании был отменно вежлив с аббатом. Во время путешествия через горы к Аргостоли Смит заметил, что «Байрон был в превосходном настроении, громко напевал мелодии Мура и обрывки известных песен…».
