Виктор отнесся к вызову в суд насмешливо, у него уже был опыт в таких делах. Но для меня это был первый случай — я удивился, возмутился и даже немного испугался. Сам Джон давно нам не показывался, и мы не знали, что с ним происходит. Я был уверен, что ошибки с нашей стороны не было. Когда мы удлиняли кость, ее ось на 5 градусов сместилась назад. Но это зависело от прежней деформации, с которой он вырос, и не могло сильно повлиять на движения ноги, ее сгибание в колене. Когда мы его видели последний раз, в день второй женитьбы на Мадонне, он практически перестал хромать. За что же ему судить нас? Джон был частный больной Виктора, я нес лишь косвенную ответственность. Как же мог он так поступить, если за все лечение ни на что не жаловался и даже был со мной в теплых отношениях?
Почему Мадонна решила нас судить, я вообще понять не мог. Что значит «преступное лишение полноценного удовлетворения»? И странно и смешно, и даже, я бы сказал, неприлично для женщины выносить эту проблему на суд. Если это и было, то какие доказательства она может представить присяжным? Напрашивались игривые мысли насчет ее сексуальных предпочтений, требований и возможностей. Впрочем, я думаю, чтобы получить миллион, многие американки не постеснялись бы не только обсуждать это, но и показать себя в самом неприглядном виде, в самой беззастенчивой позе — как ежедневно показывают женщин в кино, на телевидении и во всех газетах и журналах (это и сделала Моника Левински, написав за миллион долларов книгу о том, как она занималась оральным сексом с президентом Клинтоном).
Да, но я знал случаи судов над докторами, когда, при всей абсурдности обвинений, их все же признавали виновными и заставляли платить. Что, если Джону с Мадонной присудят десять миллионов? Покроет ли половину этой суммы моя «страховка от ошибок»? Не станут ли с меня еще требовать деньги? Я осторожно спросил Виктора:
— Что ты думаешь об этом?
Он мельком глянул на меня и беспечной скороговоркой ответил:
— Владимир, зачем нам об этом думать? У нас есть контракт с юридической фирмой, которая защищает интересы докторов нашего госпиталя. Пусть наши юристы и думают — мы им за это платим.
— А может суд присяжных присудить им десять миллионов?
— Ты шутишь?! Какие там десять миллионов! Мы что — убили его? Это обычный трюк стороны обвинения, так они стараются запугать обвиняемую сторону. Если их адвокат выигрывает процесс, он получает третью часть. Но эти ничего не получат.
— А что ты думаешь насчет обвинения Мадонны?
— Что я думаю? Если бы мы знали раньше, что она сексуально не удовлетворена, мы с тобой могли бы ей помочь, — вот что я думаю.
— Хорошая идея, Виктор.
— Не просто хорошая идея, а еще одна хорошая идея!
Доводы Виктора меня немного успокоили.
Шли месяцы, и я перестал даже думать о суде. Чуть ли не через год адвокат из нашей фирмы, Теодор Розенцвейг, позвонил мне и пригласил к себе в контору на первое собеседование, перед тем, как меня вызовет к себе адвокат обвинения. Гражданские дела в судах Америки зачастую тянутся годами, потому что суды чересчур загружены делами. Слишком много людей в Америке судят других слишком многих по слишком многим поводам. Недаром американское общество само себя называет обществом сутяжников.
Юридическая фирма, обслуживающая наш госпиталь, занимала сорок второй этаж небоскреба в деловом районе. Я поразился многочисленности штата фирмы: сотни делопроизводителей, секретарей и помощников адвокатов сидели перед компьютерами или сновали с бумагами по коридорам. А ведь это была одна из многих тысяч таких фирм. Сколько же людей работают на сутяжников в Америке!
Кабинет Розенцвейга был гораздо просторнее моего, мебель тоже намного лучше — все говорило о преуспеянии. Мы с Тедом были немного знакомы, настроен ко мне он был дружественно. На его столе лежал мой учебник по илизаровским операциям.
— Владимир, я прочитал твою книгу, и хотя, конечно, мне не все там ясно, но я понял, что вы с Виктором — самые большие авторитеты по илизаровским операциям в Америке. Это поможет мне защищать вас.
— Когда я писал этот учебник, то, по правде говоря, никак не думал, что он может защищать в суде!
Тед рассмеялся:
— Защищать вас буду я, но книга даст мне материал для доказательств. Ты отметь мне страницы, которые больше всего подходят к случаю лечения вашего обвинителя, я сделаю с них копии и, если будет надо, продемонстрирую их в суде.
— Хорошо, я отмечу. Но я забыл написать главу о занятиях сексом с аппаратом Илизарова. Придется мне сделать еще парочку рисунков — специально для присяжных.
— О, это было бы впечатляюще! Но обвинение Мадонны уже снято.
— Что, выяснилось, что она не настолько сексуальна?
— Нет, выяснилось, что их брак оформлен после того, как аппарат с его ноги был уже снят. А что и как они делали до того, как она опять стала его законной женой, это в суде разбираться не может.
— О'кей, значит, на один миллион меньше?
— Какие там миллионы?! Их адвокат уже говорит о сумме в восемьсот тысяч.
— Ага, еще легче!
— Слушай, я хорошо знаю этого адвоката, по-моему, он не очень умный.
— Умный, наверное, не взялся бы за такое дело.
— Да, это верно. Но, хоть он и не очень умен, он сделает все возможное, чтобы ты сам оговорил себя и Френкеля. Многое на суде зависит от эмоций присяжных, имеющих стойкое предубеждение против врачей. Чтобы произвести на них впечатление, этому адвокату уже на предварительном собеседовании нужно добиться от тебя признания, что в ходе лечения что-то было сделано не так, как следовало. Поэтому, спрашивая тебя о лечении, он станет снова и снова варьировать вопросы к тебе, пока ты не ошибешься в ответе. Но я буду сидеть с тобой рядом, и, если его вопросы будут поставлены неверно, попрошу снять или уточнить их. Запомни: ты отвечаешь только за то, что сам делал, а не за Френкеля. Тебе нужно давать лишь краткие ответы. Ничего ему не разъясняй — в твою задачу не входит его образовывать. Не торопись отвечать, сначала продумай ответ. Если ты уже ответил на подобный вопрос, скажи, что уже дал ответ. В конце собеседования, уже складывая бумаги, он обязательно, как бы ненароком, спросит: были ли в процессе лечения отклонения от принятых установок? Твой ответ краткий: нет. И сразу же вставай из-за стола. Больше ничего.
В общем, Тед дал мне полезный инструктаж относительно тонкостей юридического крючкотворства. Из всего этого получалось, что имеет значение не фактическая сторона дела — как мы лечили Джона, на сколько сантиметров удлинили ему ногу, как он перестал хромать. Все это оставалось в стороне. Странно и обидно для хирурга признать, что его труд может оцениваться некомпетентными людьми не по объективным результатам, а по эмоциональному воздействию адвоката.
