Мы выписали целиком это рассуждение, чтобы русские рабочие, которые прежде уважали Каутского, и уважали за дело, сами увидали приемы перебежчика к буржуазии.
Подумайте только: 5 августа, когда налицо была уже масса декретов о национализации фабрик в России, причем ни одна фабрика не была «присвоена» рабочими, а все передавались в собственность республики, 5 августа Каутский, на основании явно мошеннического толкования одной фразы из моей речи, внушает немецким читателям мысль, будто в России фабрики передаются отдельным рабочим! И Каутский после этого на протяжении десятков и десятков строк жует жвачку про то, что фабрики нельзя передавать поодиночке рабочим!
Это не критика, а прием лакея буржуазии, который нанят капиталистами, чтобы оболгать рабочую революцию.
Фабрики надо передавать государству, или общине, или потребительным обществам – пишет еще и еще раз Каутский и наконец добавляет:
«На этот путь и попытались теперь вступить в России…» Теперь!! то есть что же это значит? в августе? Что же Каутский не мог заказать своим Штейну, Аксельроду или другим друзьям русской буржуазии перевода хотя бы одного декрета о фабриках?
«…Как далеко это зашло, этого еще не видно. Эта сторона Советской республики во всяком случае представляет наибольший интерес для нас, но она остается еще целиком во мраке. В декретах недостатка нет…» (Поэтому Каутский их содержание игнорирует или скрывает от своих читателей!), «но недостает надежных сведений о действии этих декретов. Социалистическое производство невозможно без всесторонней, детальной, надежной и быстро информирующей статистики. Таковой Советская республика до сих пор создать не могла. То, что мы узнаем об ее экономических действиях, крайне противоречиво и не поддается никакой проверке. Это тоже один из результатов диктатуры и подавления демократии. Нет свободы прессы и слова…» (53).
Вот как пишется история! От «свободной» прессы капиталистов и дутовцев Каутский получил бы сведения о фабриках, переходящих к рабочим… Поистине, великолепен этот надклассовый «серьезный ученый»! Ни одного из бесконечного количества фактов, свидетельствующих, что фабрики передаются только республике, что распоряжается ими составленный с преобладающим участием выборных от профессиональных союзов рабочих орган Советской власти, Высший совет народного хозяйства, – ни одного из таких фактов Каутский не желает и касаться. Он упорно, с упрямством человека в футляре, твердит одно: дайте мне мирную демократию, без гражданской войны, без диктатуры, с хорошей статистикой (Советская республика создала статистическое учреждение и привлекла все лучшие статистические силы России, но, конечно, скоро идеальной статистики получить нельзя). Одним словом, революции без революции, без бешеной борьбы, без насилий, – вот чего требует Каутский. Это все равно как если бы требовали стачек без бурной страстности рабочих и хозяев. Отличите-ка подобного «социалиста» от дюжинного либерального чиновника!
И, опираясь на такой «фактический материал», т. е. умышленно обойдя с полным презрением многочисленные факты, Каутский «заключает»:
«Сомнительно, получил ли русский пролетариат в смысле действительных практических завоеваний, не декретов, в Советской республике больше, чем он получил бы от Учредительного собрания, в котором, точно так же, как и в Советах, преобладали социалисты, хотя и другой окраски» (58).
Перл, не правда ли? Это изречение мы советуем почитателям Каутского распространить пошире среди русских рабочих, ибо лучшего материала для оценки своего политического падения Каутский дать бы не мог. Керенский тоже был «социалист», товарищи рабочие, только «другой окраски»! Историк Каутский довольствуется кличкой, званьем, которое себе «присвоили» правые эсеры и меньшевики. О фактах, говорящих, что при Керенском меньшевики и правые эсеры поддерживали империалистскую политику и мародерство буржуазии, историк Каутский и слышать не хочет, о том, что Учредительное собрание давало большинство именно этим героям империалистской войны и буржуазной диктатуры, он скромно умалчивает. И это называется «экономическим анализом»!..
В заключение еще один образчик «экономического анализа»:
«…Советская республика через девять месяцев своего существования, вместо того, чтобы распространить всеобщее благосостояние, оказалась вынужденной объяснять, от чего происходит всеобщая нужда» (41).
Кадеты приучили нас к таким рассуждениям. Прислужники буржуазии все так рассуждают в России: дайте-ка, дескать, через 9 месяцев всеобщее благосостояние – после четырехлетней разорительной войны, при всесторонней помощи иностранного капитала саботажу и восстаниям буржуазии в России. Решительно никакой разницы, ни тени разницы между Каутским и контрреволюционным буржуа на деле не осталось. Сладенькие речи, подделанные «под социализм», повторяют то, что грубо, без обиняков, без прикрас, говорят корниловцы, и дутовцы, и красновцы в России.
* * *
Предыдущие строки были написаны 9 ноября 1918 г. В ночь с 9 на 10 получены известия из Германии о начавшейся победоносной революции сначала в Киле и других северных и приморских городах, где власть перешла в руки Советов рабочих и солдатских депутатов, затем в Берлине, где власть тоже перешла в руки Совета{147}.
Заключение, которое мне осталось написать к брошюре о Каутском и о пролетарской революции, становится излишним. 10 ноября 1918 г.
Н. ЛенинПриложение I. Тезисы об Учредительном собрании{148}
…
Приложение II. Новая книга Вандервельде о государстве
Мне довелось лишь после прочтения книги Каутского ознакомиться с книгой Вандервельде: «Социализм против государства» (Париж, 1918). Сопоставление обеих этих книг напрашивается невольно. Каутский – идейный вождь II (1889–1914) Интернационала, Вандервельде – формальный представитель его, как председатель Международного социалистического бюро. Оба представляют полное банкротство II Интернационала, оба «искусно», со всей ловкостью опытных журналистов, прикрывают марксистскими словечками это банкротство, свой собственный крах и переход на сторону буржуазии. Один особенно наглядно показывает нам типичное в немецком оппортунизме, тяжеловесном, теоретичном, грубо фальсифицирующем марксизм посредством отсечения от марксизма того, что для буржуазии неприемлемо. Другой типичен для романской – в известной мере можно сказать: западноевропейской (в смысле: к западу от Германии лежащей) – разновидности господствующего оппортунизма, более гибкой, менее тяжеловесной, тоньше фальсифицирующей марксизм посредством того же основного приема.
