Теперь уже в статусе священника Лопе появлялся на собраниях литературных кружков и объединений столицы, в деятельность которых продолжал вносить свою драгоценную лепту.
Одним из первых поводов его появления в этой среде было большое событие: причисление к лику блаженных Терезы Авильской, состоявшееся в октябре 1614 года. Лопе был назначен членом жюри, которое должно было вынести решение и провозгласить имя победителя поэтического состязания, проводившегося в дни торжеств. Литературный праздник состоялся 16 октября в церкви ордена босых кармелиток (Кармен Дескальсо), и Лопе открыл церемонию панегириком собственного сочинения, который он прочел, «столь умело сочетая серьезность темы и изящество стиля, применяя столь уместную манеру говорить и столь соответствующие случаю выражения, такую изысканность слога и такую плавность, легкость и доходчивость рассуждений, что наполнил умы и души присутствующих величайшим наслаждением».
Кроме деятельности на литературном поприще Лопе продолжал нести обязанности, исполнения коих требовали от него конгрегации и братства, членом которых он был, и некоторые другие; например, для Конгрегации Кабальеро де Грасия (Рыцарь Благодати) он организовал перед наступлением нового, 1615 года ночные бдения, сопровождавшиеся чтением стихов, музыкой и танцами. Он призвал себе в помощь директора театра Алонсо де Рикельме, который и занялся оформлением зрелища. Это сотрудничество служит вполне достаточным подтверждением тому, что Лопе после рукоположения не порвал связи с театром. Напротив, похоже, он никогда прежде не писал столько для сцены. В то время как раз вышел четвертый том его комедий, посвященный герцогу Сесса, в котором была опубликована одна из самых известных его пьес — «Периваньес и командор Оканьи». В третьем акте этой пьесы есть очень любопытный диалог главного героя, давшего название пьесе, и некоего Белардо; следует учитывать, что Белардо — это поэтический псевдоним самого Лопе. Так вот, сей Белардо поверял Периваньесу свои мысли, возникшие у него при виде трех очаровательных женщин на балконе.
Белардо. Увидев их, я ощутил, что вдруг помолодел. К несчастью, я не создан для них, а они уже не для меня.
Периваньес. Вы находите себя столь старым, Белардо?
Белардо. Нет, но вкус к этому у меня уже исчез.
Периваньес. Ну, должно же было что-то от него остаться под вашим серым одеянием.
Белардо. Черт побери, капитан, было время, когда я при любой погоде вкушал удовольствие, как только им меня одаривали. Но вот уж год, как выпало столько снегу, что я увидел, как внезапно поседел, и принял решение укрыться в лоне Церкви.
На первый взгляд этот диалог наводит на мысль о том, что ситуация полностью совпадает с положением дел самого Лопе, но было бы слишком просто воспринимать все буквально. Можно сделать лишь один вывод: о совместимости духовного звания и создания пьес для театра.
Священник и театр — особенность Испании
Совершенно очевидно, что после принятия сана Лопе мог в полнейшем спокойствии заниматься драматургией. Огромный интерес публики к его пьесам служил для Лопе отличной защитой от происков цензуры и от некоторых действий церковных властей, имевших целью наложить запрет на его театральную деятельность. После рукоположения Лопе написал свои самые яркие и галантные комедии, такие как «Ароматы Мадрида», «Поклонник Мембрильи», «Две звезды» и другие. Из его переписки с герцогом становится ясно, насколько глубоко он был вовлечен в жизнь корралей. Там говорится о его спорах и даже перебранках с недоброжелателями, в качестве коих порой выступали и директора трупп, как, например, некий Санчес (без сомнения, то был Эрнан Санчес де Варгас, про которого Лопе писал герцогу: «Санчес доставил мне множество неприятностей, в то время как у Рикельме я находил лишь повод для радости из-за его добрых дел. Однако выбор да будет сделан Вами, Ваша Светлость, Вы изберете того, кто покажется Вам более уместной фигурой, а уж я склоню в ту сторону моих муз, правда, не всегда легко и удобно совершать насилие над их вкусами, ведь они женщины в конце-то концов»). Ему даже доводилось участвовать в работе над постановками. Так, 3 ноября 1614 года, всего полгода спустя после того, как он отслужил свою первую обедню, Лопе ради удачной постановки своей пьесы «Цена красоты» приложил значительные усилия и много занимался сценографией.
Лопе, сочетая таким образом деятельность поэта со статусом духовного лица, по сути не представлял собой какого-то исключения для Испании того времени. Такими же «поэтами от духовенства» были и Тирсо де Молина, монах ордена мерседариев, и великий Кальдерон де Ла Барка, который после довольно бурной молодости, когда он даже находился под подозрением в соучастии в преступлении, стал, как и Лопе, священником в возрасте пятидесяти двух лет. И совершенно очевидно, что их драматургия была далеко не только назидательной, проповедующей праведную жизнь ради спасения души. Лопе, примеру коего последовали и другие драматурги, показал в своих пьесах, что в его героях, созданных по образу и подобию живых людей, не всегда можно провести четкую границу между духовным и телесным, между Эросом небесным и Эросом земным. Кстати, одной из особенностей испанской литературы периода золотого века было то, что многие назидательные и благочестивые произведения как бы списывались, правда, с внесением многочисленных изменений, с произведений светских, и такие истории назывались «священными» или «божественными».
Надо помнить, что в Испании священник мог участвовать в публичных увеселениях, не боясь вызвать чье-либо возмущение. Конечно, долгое время существовало представление, что испанский священник того времени должен быть мрачным, строгим и суровым. Надо осознавать, что во все времена довольно большая дистанция отделяет святошу от человека действительно набожного.
Было бы неуместно подозревать Лопе в неискренности его намерения стать священником из-за того, что он упорно продолжал творить для театра. Вполне вероятно, что в том, что у Лопе возникло ощущение, будто служение Церкви — его призвание, в большей мере сказались волнения и страсти, чем ясная воля, а также религиозное воспитание и образование, близкие к народной традиции, а не к трансцендентальной культуре. Выбор Лопе дальнейшего пребывания в лоне Церкви был предопределен тем простым католицизмом, что бытовал в Испании, — веселым и снисходительным к плотским грехам, воспринимавшимся как слабость, а не как преступление. И тот факт, что Лопе, несмотря на то, какой образ жизни он вел прежде, все же смог найти епископа, согласившегося его рукоположить, к тому же не какого-нибудь, а из кафедрального собора одного из крупных городов, из окружения примаса, достаточное тому подтверждение. В то время католицизм в Испании как бы подпитывался мощным «народным соком», способным привнести в религию свою мораль и свое видение мира. Лопе, совершенно очевидно, именно оттуда почерпнул значительную часть своих этических представлений, потому что доверял той среде, в которой жил. Лопе, в каком-то смысле приняв дух окружающей среды и не отрекшись от него и после рукоположения, практически опустил священнический сан, который обычно основывается на высшей этике, до уровня обыденной морали, присущей той среде, с которой он никогда не хотел порывать.
