Надо помнить, что в Испании священник мог участвовать в публичных увеселениях, не боясь вызвать чье-либо возмущение. Конечно, долгое время существовало представление, что испанский священник того времени должен быть мрачным, строгим и суровым. Надо осознавать, что во все времена довольно большая дистанция отделяет святошу от человека действительно набожного.
Было бы неуместно подозревать Лопе в неискренности его намерения стать священником из-за того, что он упорно продолжал творить для театра. Вполне вероятно, что в том, что у Лопе возникло ощущение, будто служение Церкви — его призвание, в большей мере сказались волнения и страсти, чем ясная воля, а также религиозное воспитание и образование, близкие к народной традиции, а не к трансцендентальной культуре. Выбор Лопе дальнейшего пребывания в лоне Церкви был предопределен тем простым католицизмом, что бытовал в Испании, — веселым и снисходительным к плотским грехам, воспринимавшимся как слабость, а не как преступление. И тот факт, что Лопе, несмотря на то, какой образ жизни он вел прежде, все же смог найти епископа, согласившегося его рукоположить, к тому же не какого-нибудь, а из кафедрального собора одного из крупных городов, из окружения примаса, достаточное тому подтверждение. В то время католицизм в Испании как бы подпитывался мощным «народным соком», способным привнести в религию свою мораль и свое видение мира. Лопе, совершенно очевидно, именно оттуда почерпнул значительную часть своих этических представлений, потому что доверял той среде, в которой жил. Лопе, в каком-то смысле приняв дух окружающей среды и не отрекшись от него и после рукоположения, практически опустил священнический сан, который обычно основывается на высшей этике, до уровня обыденной морали, присущей той среде, с которой он никогда не хотел порывать.
Бескорыстное призвание
Никто не подумал запретить Лопе разрабатывать его театральную жилу, чему не переставали удивляться приверженцы устаревшей стерильной критики, забывая о том, что идеи, на которые они полагались, являлись полной противоположностью тому моральному климату, в котором находился драматург в момент его вступления в ряды священнослужителей, а также были антиподами того «общительного и общедоступного союза» мирского и духовного, который и помог ему сделать свой выбор. Кстати, если мы хотим «ухватить» самую суть духа той эпохи, то следует оставить попытки решительно отделять светское от духовного и пересмотреть критерии, которые в наших глазах отделяют грех от того, что таковым не является. Примерно по тем же причинам не следует делать то, что на протяжении двух столетий делала непреклонная, непримиримая, мелочная критика, а именно — подпитывала идею, что Лопе добивался сана священника с заранее обдуманным намерением не соблюдать налагаемых этим саном обязательств и с единственной целью получать доходы и бенефиции. Итак, выходит, Лопе, жадный до денег, корыстный и расчетливый, стал священником для того, чтобы разбогатеть?
Действительно, в XVII веке статус служителя церкви мог стать «королевской дорогой» для достижения высоких постов в органах управления королевства. Это стало столь явным, что некоторые советники Филиппа IV проявили обеспокоенность по поводу повального увлечения карьерой священнослужителя, что охватило самых лучших, самых блестящих молодых людей. Вообще-то слава Лопе и его величайшие познания, его высокая образованность, несмотря на отсутствие у него дворянского титула, могли позволить ему претендовать на довольно высокое положение в церковной иерархии, но он стал священником, простым священником.
Разумеется, Лопе не пренебрегал своими новыми обязанностями и не уклонялся от них. Но действительно ли он добивался, чтобы на него возложили множество обязанностей? Действительно ли он стремился к исполнению долга священника во всей его полноте? В те времена простой бакалавр, избравший карьеру в лоне Церкви, мог без труда добиться, чтобы ему было поручено «обслуживание» до двенадцати мест, приносящих бенефиции; так вот, Лопе, якобы «закованный в латы честолюбия», смог получить всего лишь восемь таких мест, и то только три из них приносили хоть какие-то доходы. Он, вознесенный народом на уровень божества, смог получить в качестве награды за труды всего лишь три незначительных бенефиция, как должность капеллана в Сан-Секундо-де-Авила, доход от городка Алькоба из Кордовской епархии (или из диоцеза Кордовы) и доход от архиепископства в Компостеле, причем сим последним он был обязан милости самого короля. Правда, за последние три года своей жизни он не получил оттуда ни одного мараведи. Знаком его признания в лоне Церкви, его самым высоким званием, исключительно почетным, он тоже был обязан своему литературному гению. Лично папа римский Урбан VIII, которому была посвящена поэма «Трагический венец» о злосчастной судьбе и мученической смерти Марии Стюарт, пожаловал ему в 1630 году звание доктора богословия при «Ученой коллегии» в Риме, а также вручил орден Святого Иоанна Иерусалимского. Теперь Лопе на законных основаниях имел право именоваться «кабальеро», но, увы, это не приносило никаких доходов. Тот, кто заподозрит, что корысть и расчет подтолкнули Лопе к такому выбору жизненного пути, вынужден будет признать, что факты свидетельствуют об обратном, причем очень ярко. Получилось так, что, видимо, его статус священника, вместо того чтобы принести ему какое-то вспомоществование, напротив, едва не подверг большой опасности единственный источник его доходов, а именно возможность занимать должность секретаря при герцоге Сесса.
Капеллан — да, чувствительный секретарь — нет
Неожиданно именно отношения с герцогом Сесса принесли Лопе первые тревоги, первые признаки противоречий, поколебавших его душу и совесть. Некоторые письма, датируемые июнем 1614 года, то есть написанные всего несколько недель спустя после его рукоположения, свидетельствуют о том, что у него возникли значительные трудности. Лопе сообщает герцогу, что ежедневно испытывает давление со стороны своего духовника, клеймящего позором его сомнительную службу секретаря: «И так как я ежедневно должен исповедоваться и признавать, что я принимаю участие в написании этих бумаг, мне отказывают в отпущении грехов. До тех пор, пока я не приму решения отказаться от их составления, я буду пребывать в состоянии смертного греха, уверяют меня».
Что же это были за бумаги, факт существования которых он не мог скрыть от своего духовника и которые ежедневно вводили его как священника в грех? Речь о письмах, при помощи которых Лопе участвовал в любовной жизни своего господина и его галантных похождениях с замужними дамами. Герцог превосходно умел пользоваться талантами своего секретаря, и прежде всего его умением писать. Короче говоря, Лопе писал, а герцог подписывал. Лопе умел найти верные выражения, позволявшие не задеть стыдливость дамы, сочинял сонеты, рассыпал комплименты и находил убедительные аргументы, способные сломить сопротивление очередной жертвы соблазнителя и смягчить ее сердце. Многочисленные свидетельства, рассыпанные на страницах этих писем, показывают, насколько Лопе был вовлечен в интимную жизнь своего галантного господина и сколь велико было его сообщничество в этих эротических похождениях. Чтобы доставить герцогу удовольствие или просто подчиняясь ему, поэт действительно зашел очень далеко в своем посредничестве; будучи доверенным лицом герцога, его наперсником, посвященным во все его тайны, он знал о том, сколь успешно обстоят дела герцога при покорении той или иной дамы, а потому, как опытный стратег в сфере чувств, давал герцогу советы, исправлял ошибки, сглаживал неловкости, успокаивал тревоги, следовал за ним по пятам в его самых фантастических затеях и капризах, порой весьма малопочтенных.
