— Елена Васильевна! — позвал Осипов.
Вошла Русакова.
— Вы меня звали, Антон Петрович?
— Я хотел поговорить с вами. Вы садитесь. — Осипов, заложив руки за спину, ходил из угла в угол. Лицо его было серьезным, даже строгим. Казалось, он решал сложную и ответственную задачу.
Сердце Елены Васильевны дрогнуло и заныло тревожной радостью. Ей показалось, что она поняла его без слов. Поняла своим женским чутьем и чистотой материнского сердца. Но это была ошибка.
— Вам надо уехать отсюда! — сказал вдруг Антон Петрович.
— Куда? Зачем? — спросила она чуть слышно.
— Не исключена возможность, что здесь начнутся сильные бои, — сказал Осипов. — Во что бы то ни стало надо отправить в тыл детей. По обстановке видно, что бои примут зимой затяжной характер, а с улучшением погоды начнется и бомбежка. Подвергать этому детей — преступление.
— Я бы давно уехала, но ведь никто не знал, что фронт так быстро приблизится к Москве. А теперь трудно выехать, все дороги забиты. Я никак не придумаю, как мне спасти дочь. — Русакова вдруг низко опустила голову и судорожно сжала руки.
— Если вы хотите, я вам могу помочь. Отвезете Петьку и Машу в Уфу, к моей сестре. Там у меня дочка. Ну и сами у нее останетесь. О билетах я похлопочу…
— Не знаю, как вас благодарить, Антон Петрович. — Елена Васильевна поднялась с места, наполненные слезами глаза смотрели доверчиво и ласково. Но Антон Петрович старался не замечать этого. На душе у него было совсем другое чувство.
Вошел коновод Федор Чугунов и доложил, что баня готова.
— А где Петя? — спросил Осипов.
— А он с ихней девочкой с горы на салазках катается.
— Добре, сейчас вместе пойдем. Комиссар уже там?
— Так точно. Он уже раздевается.
На краю села, под горкой, возле небольшой речушки, стояла баня. Маша с Петей, оседлав вдвоем салазки, хохоча и взвизгивая, катались вниз с горы.
Маша приветливо улыбнулась Осипову. Антон Петрович хотел было отослать детей домой, но жаль было нарушать их веселье. Кинув в ребят снежком, он вошел в баню.
Баня была вытоплена на славу.
— Ну и благодать! — Антон Петрович был в самом благодушном состоянии. Рьяно натирая мочалкой спину Абашкину, он говорил: — Понимаешь, Алеша, у людей бывает внешняя сторона жизни, которая, как коркой, покрывает настоящую жизнь.
— Понимаю, не все вещи таковы, какими они нам представляются. А ты не очень нажимай, а то шкуру сдерешь, — шутливо сказал Абашкин.
— А что, больно? Хорошо, буду осторожней. Ты прав, Алеша, прав. Я вот после четырех месяцев войны на все стал смотреть другими глазами. Жизнь во сто крат ценней стала. Видно, оттого, что на глазах гибнут тысячи жизней.
— Да еще каких! — вставил Абашкин.
— Ты знаешь, я нутром чувствую, что буду еще долго жить.
— Я догадываюсь, с какого часа это началось у тебя, — усмехнулся Абашкин.
— С какого?
— С того самого, как приглянулась хозяюшка…
— Ты вот все шутишь, а мне совсем не до шуток.
— Как раз я тоже не шучу. Может быть, я не так разговаривал, но мне от души хотелось помочь тебе разобраться в самом себе. Мне хотелось знать…
— Подожди! — перебил Антон Петрович. — Тебе хотелось знать, забыл ли я жену и как быстро залечивает жизнь раны?
— Да!
— Так я тебе должен сказать, что моя рана, пожалуй, не залечится никогда. Я понимаю, что прошлое невозвратимо, как и сама молодость, но это не забудется! У меня до того ярко перед глазами эта картина: Валентина прижимает к груди Витьку, а какой-то фашистский гад целится в них из автомата. Нет, этого я, брат, никогда не забуду! И тем более сейчас. Вот тут-то ты, милый друг, на прав со своим легкомысленным сватовством. Елену Васильевну я просто уважаю и болею за нее душой, как за всякую другую женщину, которую война застигла здесь врасплох. Ведь их место с детьми в глубоком тылу.
— Прости, что я другое подумал…
Договорить Абашкину не пришлось. За окном хлестко затараторили пулеметы. Огромной силы взрыв так встряхнул баньку, что, казалось, она вот-вот развалится.
Осипов бросился в предбанник, накинул на плечи бурку и выскочил на снег. Фашистский истребитель, беспрерывно стреляя, шел вдоль речки на бреющем полете. Над лесом, в полосе обороны первого и второго эскадронов, разворачивалось около двадцати «юнкерсов».
— Давай, Алеша! — вернувшись, крикнул Осипов.
Быстро одевшись, Антон Петрович выбежал на улицу. Коновод Федор Чугунов с перекошенным от гнева лицом, запыхавшись, нес безжизненно висевшее на его руках тело Маши.
— Совсем? — хрипло спросил Осипов.
— В грудь, товарищ подполковник. Целую очередь. Я бежал, хотел в щель их сховать, но не успел, — виновато ответил Федор.
Елена Васильевна болезненно вскрикнула, когда девочку внесли в горницу. Потом она, прижав руку ко лбу, прислонилась плечом к стенке и смотрела на все происходившее с каким-то страшным безучастием. Так она простояла до прихода Осипова. Когда он вошел, Елена Васильевна опустила руку и посмотрела на него. Антон Петрович содрогнулся. В его сознании на мгновенье вспыхнуло воспоминание, и, как всегда в такие минуты, он вновь увидел беспомощную Валентину с сыном на руках перед кучкой озверевших фашистских солдат. Он знал, что в ту страшную последнюю минуту его жена, прижимая к сердцу Витьку, смотрела вот такими же опустошенными болью глазами, как и мать только что убитой Маши.
— Антон Петрович! Что же теперь делать? — тихо проговорила Русакова.
В эту минуту она ничего не знала и не понимала, кроме своего страшного горя.
Антон Петрович подошел к ней, взял за руку и осторожно, как больного человека, усадил на диван.
— Понимаю, все понимаю! — сказал он отрывисто и, схватив со стены шашку, пристегнул ее к портупее. Золото блеснуло на эфесе клинка тускло, холодно. Порывисто подойдя к Русаковой, он сжал ее голову ладонями и глухо, с болью в голосе сказал: — Заплачьте хоть…
— Не могу! — отозвалась она каменным голосом и, точно опомнившись, с испугом спросила: — А где Петя, Петя где?
— Петя с комиссаром. Оставляю вам его… — Отпустив ее голову, Антон Петрович подошел к лежавшей на скамейке Маше. Сняв с головы папаху, он наклонился к бледному, с заостренным носиком личику и, целуя его, прошептал:
— Отомщу, дочка. За всех отомщу! — и так скрипнул зубами, что стоявший у порога адъютант — младший лейтенант Гриша Бранко — вздрогнул. Искаженное гневом лицо командира полка было страшным.
Выйдя из хаты, Осипов поспешно спустился с крыльца и, вскочив на коня, поскакал к штабу. Там его уже дожидались Абашкин, Почибут и лейтенант Головятенко, помощник начштаба по разведке.
