— Не время об этом, ваше высокоблагородие.
— Отчего ж? Говорите, Христофор Францыч.
— Три дня назад, господин полковник, когда забастовали телеграфисты Риги-два, в десяти верстах от города задержали товарный поезд.
— Знаю, мне докладывали.
— Тогда еще не были известны все подробности. Оказывается, к составу был прицеплен вагон с солдатами и ихний начальник поручик Смилга по первому же требованию боевиков распорядился сдать оружие.
— Струсил, подлец!
— Сомнительно, Юний Сергеевич. Как-то мы вскользь соприкоснулись с этим маньчжурским героем, и он мне не понравился.
— В самом деле?
— Все ведь упомнить невозможно, — как бы принимая вину на себя, потупился Гуклевен. — Вы в тот раз посоветовали не трогать его… Но теперича он дозрел для военного суда. Сорок обстрелянных солдат с боевым офицером во главе дали разоружить себя горстке рабочих. Дело вполне ясное.
— Вы правы, Христофор Францыч, и мы обязательно займемся… Потом.
Первых демонстрантов, спешивших, судя по всему, догнать ушедших вперед товарищей, они увидели уже на Кузнечной.
— Пойдем за ними, — предложил Волков. — Так оно будет вернее.
Людской поток вынес Волкова и Гуклевена на перекресток Романовской и Суворовской улиц, где на небольшом возвышении находилась площадка, отгороженная от тротуара скамейками и гипсовыми вазонами.
— Вот куда нам пробраться бы следовало! — Стиснутый со всех сторон кричащими возбужденными демонстрантами, Христофор Францевич едва пробился к полковнику. — Отменная позиция. Недаром сюда начальство поднабежало.
Приподнявшись на носки, Юний Сергеевич попытался взглянуть поверх голов. За линией оцепления он успел увидеть знакомого подполковника, нескольких полицейских в белых перчатках и какого-то штабс-капитана с призматическим биноклем в руках.
С трудом прокладывая дорогу в толпе, они кое-как достигли тротуара и приблизились к линии оцепления. Солдаты молча наставили на них штыки. Но вездесущий Гуклевен, шепнув что-то на ухо фельдфебелю, все быстро уладил, и вскоре Юний Сергеевич уже обменивался рукопожатиями с подполковником и приставом.
— Что же творится на вашем Олимпе? — с наигранной бодростью осведомился он, озирая запруженные улицы. — Амброзию, как я понимаю, вы уже выдули, — он с отвращением покосился на заплеванную вазу, в которой среди перегнивших стеблей мокли окурки.
— Зато тут имеется такое неоценимое благо, как этот лаз, — пристав небрежно указал на узкий проход между домами. — В случае чего легко можно перебежать на Гертрудинскую.
— А вы откровенны, — одобрительно заметил Волков.
— Чего уж тут, — полицейский ротмистр бросил взгляд на партикулярный наряд полковника, — осторожность никогда не мешает.
— Вы позволите? — Юний Сергеевич попросил бинокль у штабс-капитана. — Ваши? — обратился он к подполковнику, кивнув на стриженые затылки солдат.
— Девятая рота. Самые надежные ребята во всем Малоярославецком.
— Приятно слышать. — Полковник поднес бинокль к глазам. — А это я бы на вашем месте убрал, — качнул подбородком в сторону пулемета, установленного за опрокинутой скамьей. — Не следует дразнить гусей.
— Будем выполнять каждый свои обязанности, полковник, — огрызнулся армейский офицер.
Юний Сергеевич промолчал, сделав вид, что целиком поглощен наблюдением.
В сероватом круге бинокля четко виднелся фонарный цоколь, на который при поддержке десятков рук взбирался очередной оратор. Возвысившись над толпой, он тотчас же простер руку и стал что-то выкрикивать. Слов, разумеется, не было слышно, но Юний Сергеевич и так наперед знал, о чем вещают сбитой с толку толпе самозваные витии. Один за другим они выскакивали над колышущимся морем голов, и по лозунгам, которые эхом прокатывались вдоль улиц, можно было составить себе вполне удовлетворительное представление о смысле речей. Часто по два, а то и по три оратора выступали одновременно. В одном конце пели «Варшавянку», в другом — «Марсельезу», с одинаковым энтузиазмом в сотый раз подхватывали призывы о земле и воле, о соединении всех пролетариев, о вооруженном восстании.
Юний Сергеевич удовлетворенно облизал губы. Первое впечатление оказалось обманчивым. Если не считать боевиков, растворившихся до поры среди этого безумия, толпа не представляла собой организованной силы. Соединенная общим порывом, она неминуемо должна будет распасться, когда возбуждение пойдет на убыль. Люди не могут долго оставаться на такой высоте чувств. Накал ослабнет, и они успокоятся. Главное, не наделать сейчас непоправимых глупостей.
— Ощущение такое, что они застыли тут навечно и только пританцовывают от избытка чувств. — Он передал бинокль Гуклевену. — Но на самом деле все движется. Меняются, перетекая один сквозь другой, встречные потоки, возносятся новые кумиры. Полюбуйтесь, Христофор Францыч!
Гуклевен медленно обозрел всю улицу из конца в конец.
— Новая колонна заворачивает. С Ключевой… — прокомментировал он. — С флагом. — И вдруг тихонько заскулил от удовольствия: — Посмотрите только, кто идет, ваше высокоблагородие! Старый знакомый!
— Ну-ка! М-м-м, — приникая к окулярам, промычал Волков. — Все флаги в гости к нам!.. Господин Райнис собственной персоной. — Он подкрутил настройку и впился глазами в качающуюся шеренгу, которая медленно пересекала улицу.
Плиекшан шел в расстегнутом пальто. Концы длинного кашне, небрежно обернутого вокруг горла, мотались на груди. Лицо его с резко обозначенными впадинами щек было оживленно и подвижно. Он что-то выкрикивал или, вернее всего, пел, размахивая сжатой в кулак рукой.
— И снова он! — Волков ни на мгновение не выпускал Райниса из поля зрения. Только когда шеренга скрылась за угловым домом, он опустил бинокль.
— Бывает же, — хихикнул Гуклевен.
— Все предопределено в этом мире, дражайший Христофор Францыч, — задумчиво произнес полковник. — В том числе и нынешняя встреча. Значит, господин Райнис уже в Риге. Так-так… Что ж, удивляться тут, собственно, нечему.
Толпа внизу все более напирала на тротуар, и завязалась неизбежная перебранка между солдатами и притиснутыми к самой линии штыков демонстрантами.
— В кого ты целишься, ирод? В брата своего? В такого же рабочего?!
— Какой он рабочий! Ишь как глазами хлопает, голь безлошадная.
— Куды прешь? Осади!
— Все едино понимать должен. Ты сейчас тут в меня стреляешь, а мой брат, так и знай, жинку твою на прицел взял.
— Кому сказано?! Назад!
— Верно! Натравливают нас друг на друга, братцы! Не туда целитесь! Лучше назад оборотитесь!
