тот дал извещение о готовящейся публикации романа Чернышевского. 9 февраля вышел в свет первый после восьмимесячного запрета (сдвоенный) номер «Современника» за 1863 г. с объявлением на обложке: «Для “Современника”, между прочим, имеются: “Что делать?” роман Н. Чернышевского (начнётся печатаньем со следующей книжки)». О своей беллетристике НГЧ прежде всего написал Пыпину. Очевидно, он рассказал о письме сестре. И 1 января 1863 г. Евг. Н. Пыпина в своём послании родителям в Саратов пересказала его содержание таким образом: «Письмо опять очень спокойное; он тут и шутит, и толкует о своих делах, и рассказывает, что он делает. Кроме переводов, которых у него много, он ещё пишет повесть и говорит, что она выходит совсем не дурная. Просит нас не пугаться, когда мы увидим его, – потому что он теперь похож на какого-нибудь льва, с рыжейшей бородой и усами, которые оказываются к тому же довольно густыми. Главная его забота – это Ольга Сократовна. Всё пишет, чтобы отсылали ей все деньги, которые у него есть. И повесть вздумал писать затем, чтобы иметь лишние ресурсы. Вот наделает шуму своим появлением эта повесть. Все, конечно, с большим интересом прочтут её» [281]. Некрасов обещал за публикацию «Что делать?» выдать Ольге Сократовне 4 тысячи рублей. Тема денег для О.С. тоже не могла не волновать Чернышевского. И роман был опубликован в майском номере журнала. Но как же роман, который публика прочитала, как революционный, пропустило III отделение? Был и расчет, был и просчет. Как вспоминает заместитель коменданта крепости, из стен Алексеевского равелина «вышел в свет роман Чернышевского “Что делать?”. Я читал его в рукописи и могу удостоверить, что цензура III Отделения в очень немногом исправила его» [282]. Один из цензоров даже счел, что Чернышевский старается очистить нигилизм от цинизма. И еще одно добавление о прохождении рукописи: «Существует свидетельство, согласно которому рукопись “Что делать?” была сопровождена личной разрешительной надписью Потапова, и принадлежит оно В.А. Цеэ, председателю Петербургского цензурного комитета с марта 1862 по май 1863 г. В письме к А.В. Головнину от 9 мая 1882 г. он советовал для убедительности “посмотреть в Архиве цензурного комитета подлинный экземпляр романа «Что делать?», на котором я, – сообщал Цеэ, – собственными глазами прочёл: Печатать дозволяется, Свиты Е<го> И<мператорского> В<еличества> генерал-майор Потапов <…> Вот факт, за верность коего я ручаюсь честью”.
Со ссылкой на того же Цеэ близко знавший его Ф. Мейер, редактор петербургской газеты на немецком языке (“St.-Peterburger Zeitung“) писал в воспоминаниях, что роман Чернышевского был пропущен в печать не кем иным, как начальником третьего отделения генералом Потаповым, подпись которого и до сих пор сохраняется на оригинале “Что делать?”» [283]. Возможно, как полагают некоторые исследователи, публикацией романа Потапов хотел уронить Чернышевского (неизвестного как романиста) в глазах публики. Возможно. Возможно и то, что ожидал, не потянутся ли какие ниточки от опубликованного романа к тайным связям Чернышевского. Не будем гадать.
Короче, первые главы романа попадают к Некрасову, человеку, который, строго говоря, дал Чернышевскому состояться как явлению русской культуры. Он, как я уже поминал, дал объявление в журнале о скором появлении на его страницах романа Чернышевского. Пыпин успокаивал родных в Саратове, любивших Чернышевского как родного сына: «”Дело” Николи начинало смущать Пыпиных все более и более. “Слухи, – писал Александр Николаевич, – разноречивы, и трудно сказать, когда все это кончится. Но делом сильно начинает интересоваться общество и, быть может, это послужит к скорейшему его разрешению”, – утешал он сам себя. Сообщал он также, что роман, написанный Николей в последнее время, получен, печататься он будет в мартовской книжке “Современника” и что “такого произведения никто не ожидал от Николи, и роман возбуждает сильное любопытство в публике”» [284].
И далее происходит нечто непонятное. Вроде печать Третьего отделения должна была придать уверенности издателю журнала. Но Некрасов, думаю, был человек весьма осторожный. Не случайны его советы молодым сотрудникам журнала. Антонович с Елисеевым решили посетить Чернышевского перед отправкой того на каторгу. «Когда Некрасов узнал о таком нашем намерении, то стал горячо отговаривать нас, убеждал и советовал, чтобы мы отказались от нашего намерения, не просили бы разрешения на свидание и не пользовались этим разрешением, если бы оно даже было дано. “По искреннему расположению к вам и из желания добра, уверяю вас, – говорил Некрасов, – что это свидание очень понизит ваши курсы в глазах III Отделения”. Слова Некрасова дышали искренностью и убежденьем в полезности его совета» [285]. Это, правда, было после официального осуждения НГЧ. Но тертый ярославский калач мог ожидать какой-либо жандармской провокации в связи с публикацией романа. И он неожиданно теряет рукопись. Эта полудетективная история стоит рассказа.
Начну с объявления в газете «Ведомости С.-Петербургской городской полиции». 1863, № 29, 30, 31: «ПОТЕРЯ РУКОПИСИ. В воскресенье, 3 февраля, во втором часу дня проездом по Большой Конюшенной от гостиницы Демута до угольного дома Капгера, а оттуда чрез Невский проспект, Караванную и Семеновский мост до дома Краевского, на углу Литейной и Бассейной, обронен сверток, в котором находились две прошнурованные по углам рукописи, с заглавием: ЧТО ДЕЛАТЬ. Кто доставит этот сверток в означенный дом Краевского, к Некрасову, тот получит ПЯТЬДЕСЯТ РУБ. СЕР.».
Текст абсолютно запутанный, нужно хорошо знать этот угол Питера, чтобы понять, о каком месте идет речь. Ситуация же разворачивалась следующим образом (по рассказу гражданской жены Некрасова Авдотьи Панаевой).
«Редакция “Современника” в нетерпении ждала рукописи Чернышевского. Наконец, она была получена со множеством печатей, доказывавших ее долгое странствование по разным цензурам.
Некрасов сам повез рукопись в типографию Вульфа, находившуюся недалеко – на Литейной, около Невского. Не прошло четверти часа, как Некрасов вернулся и, войдя ко мне в комнату, поразил меня потерянным выражением своего лица» (курсив везде мой. – В.К.). Что же случилось? И далее из ее рассказа ясно, что потеря рукописи невероятна, что тон Некрасова не очень естественный, что, обронив (?) рукопись, он вовсе не стал ее искать. И если бы не Панаева, то роман бы так и сгиб бы в нетях. Но цитирую:
«Со мной случилось большое несчастье, – сказал он взволнованным голосом, – я обронил рукопись!
Можно было потеряться от такого несчастья, потому что черновой рукописи не имелось. Чернышевский всегда писал начисто, да если бы у него и имелась черновая, то какие продолжительные хлопоты предстояли, чтобы добыть ее!». Этот факт (писание Чернышевским своих текстов начисто) подтверждает и заместитель коменданта крепости.
Итак, рукопись романа в единственном экземпляре, как и все остальные работы Чернышевского. Некрасов это
