Чжоу, прервав визит за восемь дней до окончания съезда, следующим же вечером улетел в Пекин, где в течение более десяти часов с возмущением докладывал Мао и другим членам руководства о том, что произошло. Он заявил: «Идеологические разногласия между КПК и КПСС имеют принципиальный характер… в идеологической борьбе между двумя партиями стоит вопрос кто кого»115. А советские коммунисты тем временем по решению XXII съезда вынесли гроб с телом Сталина из Мавзолея и захоронили у Кремлевской стены. «Серьезные нарушения Сталиным ленинских заветов, злоупотребления властью, массовые репрессии против честных советских людей и другие действия в период культа личности делают невозможным оставление гроба с его телом в Мавзолее В. И. Ленина», — говорилось в постановлении съезда, принятом единогласно116.
Для Мао все это означало одно: полный отказ «предателя» Хрущева от марксизма-ленинизма. В декабре 1961 года на рабочем совещании Центрального комитета, обсуждавшем международное положение, Дэн по его распоряжению сделал доклад о борьбе против советского «ревизионизма». «Международное коммунистическое движение оказалось перед угрозой раскола, — сказал Дэн. — Речь идет прежде всего о расколе внутри социалистического лагеря, главным образом о расколе в советско-китайских отношениях»117.
Движущей силой раскола с китайской стороны был, конечно, сам Мао, без одобрения которого Дэн не мог бы озвучить такой далекоидущий вывод. Полностью поддерживали раскольнические настроения Чжоу, Чэнь И, Пэн Чжэнь, Кан Шэн, Ян Шанкунь и подавляющее большинство других членов китайского ЦК. Примирительную позицию занимали только Лю Шаоци и особенно Ван Цзясян, заведующий отделом международных связей Центрального комитета. Последний в феврале 1962 года, заручившись поддержкой Лю, даже послал Чжоу, Дэну и Чэнь И письмо, а затем и несколько докладов, советуя помириться с Москвой118. Однако те не загорелись идеей. А Мао, узнав о предложении Ван Цзясяна и соглашательской позиции Лю, просто взорвался. Лю он пока не тронул, но Вана снял с должности, заменив его на Кан Шэна.
«Советский Союз существует уже несколько десятков лет, — объявил Мао участникам рабочего совещания в Бэйдайхэ, — и все же там появился ревизионизм, который служит международному капитализму и по существу представляет собой контрреволюционное явление… Буржуазия может вновь возродиться. Так и получилось в Советском Союзе»119.
Такую же опасность — капиталистической реставрации — он допускал и в Китае, а потому на 10-м пленуме ЦК в сентябре 1962 года поставил перед всей партией важнейшую задачу: «С сегодняшнего дня мы должны говорить о классовой борьбе ежегодно, ежемесячно, ежедневно, говорить на собраниях, на партийных съездах, на пленумах, на каждом заседании, с тем чтобы в этом вопросе у нас была более или менее четкая марксистско-ленинская линия». Ведь, как показал китайский и мировой опыт, «классы в социалистических странах существуют, несомненно, происходит и классовая борьба». Следовательно, возможна и реставрация, такая же, как после побед буржуазных революций в Англии и Франции, когда эти революции «неоднократно обращались вспять»120.
Участники рабочего совещания и члены пленума полностью поддержали своего Учителя. Горячо аплодировал ему и Дэн. Но был ли он искренен, кто знает? Сам Мао не был теперь уверен в его прямодушии. А это было опасно. Так что вволю наигравшемуся в донкихотство генсеку следовало снова завоевывать доверие «великого кормчего».
И тут Дэну представился шанс. Разуверившийся в его способностях заниматься экономическими проблемами Председатель решил вновь бросить его на борьбу с советским ревизионизмом, ведь на этом фронте Дэн до сих пор проявлял себя хорошо. Допустивший ряд «ошибок» в вопросе о подряде, он во внешнеполитической области действительно выделялся из всех маоистских «ястребов» — своей исключительной напористостью и умением остроумно и жестко полемизировать с советскими коммунистами. Поэтому, несмотря на глубокое недовольство его отношением к кошкам, Мао вновь доверил ему передовой фронт борьбы с внешним врагом.
В очередной раз загнав оппозицию в угол и почувствовав себя на коне, «великий кормчий» захотел дать последний и решительный бой «ревизионисту» Хрущеву, который, как он считал, беспрерывно поднимал «волны грязи и лжи»121. Это нашло отражение в решениях китайского Политбюро и новых письмах в адрес ЦК КПСС122.
Дэн не замедлил оправдать доверие. 5 июля 1963 года, выполняя поручение Мао, он снова — и как оказалось, в последний раз — приехал в Москву. В делегацию из семи человек, которую он возглавлял, входили те же Пэн Чжэнь, Ян Шанкунь и Кан Шэн. А их главными противниками по-прежнему являлись Суслов, Пономарев и Андропов. «Странные», по выражению очевидца, переговоры, которые «даже трудно было назвать переговорами»123, напоминали диалог глухих. Дебаты проходили в только что выстроенном Доме приемов ЦК КПСС на Воробьевском шоссе, напротив Лужников. Здесь в течение пятнадцати дней состоялось 11 заседаний, на которых противники, сменяя друг друга, выступали с долгими и «тягучими»124 декларативными заявлениями, уже и не преследуя цель нормализовать отношения. Обе стороны просто расставляли точки над «i», подводя окончательные итоги и критикуя оппонента «вразнос», чтобы вынудить его первым порвать отношения. Ответственность за разрыв никто на себя брать не хотел.
Накануне и во время переговоров в обеих странах шли истеричные кампании в печати и на радио. 14 июня китайские граждане, а через месяц — советские впервые узнали о глубоких идеологических разногласиях двух «братских» партий и стран. 27 июня из СССР были высланы три дипломата и двое других китайских граждан, распространявших среди советских людей материалы КПК, порочившие КПСС. В Китае они были приняты как герои.
Параллельно с советско-китайскими переговорами в Москве проводились и советско-американо-британские встречи по поводу заключения договора об отказе от проведения ядерных испытаний в атмосфере, космическом пространстве и под водой. Это китайцы расценивали как откровенный антикитайский трюк Кремля; у них еще не было атомной бомбы, и отказываться от испытаний они, разумеется, не собирались. И потому полагали, что Хрущев их в очередной раз продает ради сближения с империалистами[73].
Все это, конечно, не могло не сказаться на атмосфере переговоров. Война нервов была изматывающей. Китайцы подозревали, что за ними все время следят, их прослушивают и даже специально плохо кормят. Как-то после обеда по дороге на дачу Пэн Чжэнь, уверенный в том, что выделенная им машина снабжена микрофонами, стал громко возмущаться качеством пищи, после чего питание, кстати, действительно улучшилось125.
