по всему телу.
– Теперь можно и на операцию, – сказал я, отстраняя пустую тарелку с кружкой и подбирая остаток крошек.
И вот я лежу на операционном столе, сколоченном из обычных досок. Лежу в грязных сапогах, спустив брюки, и рассматриваю потолок палатки. Зонд вошел в рану, я вздрогнул.
– Ничего, – успокоила меня девушка, – осколок не глубоко, терпите. – И полоснула скальпелем по ране.
Не успел я икнуть, как осколок стукнулся о стенку ведра. Заложить в рану тампон с риванолем и забинтовать ногу было делом минутным. Младший лейтенант медицинской службы, студентка медицинского института – она тут и хирург, и сестра, и повар, и администратор. Я благодарю ее, целую руку, она смеется.
– А каши еще можно? – спрашиваю я.
– Только немного, плохо будет. Лучше чаю.
Я пью чай, сижу около печки и смотрю ей в глаза. Милое, доброе русское лицо – круглое, курносое, голубоглазое. Она совсем еще девчонка. Попробовал встать. Не тут-то было. Нога точно не моя, и боль страшная. Потерял равновесие и чуть было не грохнулся.
– Вы не очень-то так сразу, – сказала она, – денек-другой полежать бы надо.
– Позовите, пожалуйста, кого-нибудь из пятьсот тридцать четвертого. Они тут все на дороге, около машин.
Девушка вышла и через несколько минут вернулась с двумя крепкими парнями. Так у меня состоялось знакомство с Борькой Израиловым из Банного переулка, о котором упоминал мне Телевицкий при нашем разговоре на НП. С помощью ребят я кое-как доковылял до санитарной машины.
– Что это с тобой? – забеспокоилась Катя Видонова.
– Ничего особенного, – ответил я, – осколок вынул. Вон там – в медсанбате.
Подталкиваемый сильными руками солдат, вскарабкался я наконец в фургон и завалился на носилки. И то ли от сытного обеда, то ли от того, что рану обработали и осколок извлекли, в душе появилось чувство удовлетворенного облегчения. Несомненно, я был благодарен этой маленькой девочке-хирургу и готов был всячески выразить ей свою признательность и благодарность. Но вспомнил я об этом только лишь тогда, когда колонна полка была уже на марше. Только тут я осознал свою непростительную оплошность – не поинтересовавшись за суетой даже ее именем. Я корил себя, но было уже поздно.
Как странно. Судьба сводит порой людей, и они ощущают внутреннюю близость. Но тут же некая Сила разводит их, ставит между ними препятствие. И они теряют друг друга. Возможно, навсегда.
25 апреля. Утро приветствовало нас яркой, сияющей синевой весеннего неба. Солнце жгло нестерпимо, и от вчерашней туманной мглы не осталось и следа. Люди повеселели, но с опаской поглядывали на небо, на ясные дали, ожидая всякую минуту непрошеных гостей с черно-белыми крестами на металлических крыльях. Старожилам полка еще памятен был тот день под Елизаровской, когда «юнкерсы» накрыли полк на марше. Зенитные батареи по обочинам шоссе приведены в боевую готовность, наблюдатели напряженно всматриваются в небо. Патрульные самолеты «истребителей прикрытия» непрестанно кружат над нами, оставляя за собою длинный белый шлейф. Путь наш на Порхов лежит через Грошево, Погост Русицкий, Филатково, Ляпихино, Болдино, Мигуново, Славковичи, Заозерье, Веретенье, Нестрино, Порхов.
От Лопатино, где полк выходил на шоссейную дорогу, колонна тронулась за полночь. В санитарный фургон набилось множество народа: санитары, телефонистки, раненые вроде меня, предпочитавшие не оставлять своей части. Сидели прямо на полу, привалившись к огромным узлам с бельем и медикаментами. Катя Видонова перевязывает на ходу связиста Скобелева. Во время минометного обстрела несколько дней назад крупный осколок ударил в телефонную трубку, и эбонитовая мелочь от трубки впилась ему в лицо и в руку. Катя выковыривает эту мелочь из ран и спрашивает:
– Да сколько же их там у тебя еще?
– А я знаю? – бурчит, слегка заикаясь от контузии, Скобелев. Он неразговорчив, все время плюет на пол и смотрит в одну точку своими немигающими и черными, как антрацит, глазами.
Всю ночь ехали с минимальной скоростью, подолгу стояли из-за пробок, аварий и неисправностей самого шоссе. Лежать в носилках стало невыносимо, и я перебрался на пол, в общую кучу. У стены, ближайшей к кабине, сидела и дремала Машенька Петрова, телефонистка с центрального коммутатора, хорошенькая и полная деваха. Она пристроила мою голову к себе на колени, мягкие и теплые. И я стал дремать, прислушиваясь к тому, что происходит снаружи, и думая о прошедшем и будущем. Так прошла ночь, и наступило утро.
В середине дня – очередная остановка. Несколько раз вдоль колонны прошли Коваленко, Герасимов, инженеры и техники Карпушин, Богданов, Гвоздев. Издали доносится спокойно-уверенный голос командира полка. За стеной фургона смех и шутки солдат. И вдруг в эту мирную тишину врезается отчетливо нарастающий свист авиационной бомбы. Разговоры и смех смолкают, сердце сжимается, перехватывает дыхание. Но взрыва нет! Вместо взрыва бомбы – мощный взрыв дружного хохота.
Катя Видонова выглядывает в дверь и тоже смеется.
– Борька Израилов балагурит, – говорит она и машет кому-то рукой.
Да, это он бежал вдоль машин, неподражаемо имитируя свист падающей авиационной бомбы, приводя людей в замешательство им же самим на потеху. Как я выяснил, паясничать, изображать клоунады – любимое занятие Бориса в свободные от солдатской службы часы. Мне рассказали, что в машине своего взвода управления Борька возит полный клоунский костюм: цветной балахон, огромные башмаки и огненно-рыжий парик. И все это изготовлено его собственными руками. И как только представляется возможность, Борька извлекает свой наряд, гримируется при помощи угля и губной помады и потешает солдат прибаутками, анекдотами и экспромтами на злободневные темы. И делает это он не по приказу сверху, не по инструкции Куриленко или Князева, но по собственной инициативе, на свой страх и риск. Именно за это его любят и уважают в полку.
26 апреля. Мы продолжаем свой путь на Порхов. В том же направлении по узкому булыжному шоссе двигался не один наш полк. В открытую дверь фургона я вижу, как обгоняет нас полуторка с 76-миллиметровой ЗИС-З, а сзади тянется вереница машин какого-то гаубичного полка. Согласно правилам передислокации воинских частей, машины не должны путаться на дорогах, для чего и штабами разрабатывается строгий график последовательности движения на марше. Однако из-за поломок в пути, из-за аварий, из-за ротозейства и нерасторопности, из-за стремления схитрить, обмануть, проскочить колонны путаются, застревают в пробках, которые приходится растаскивать с угрозами, руганью и смехом.
Вот на крутом подъеме забуксовал газик. Резина на скатах стертая, даже следов протектора не видно. Колеса скользят отполированными поверхностями шин по наезженной глине. По двадцать человек наваливаются солдаты на машину, толкая ее своими плечами и криками и выволакивая в гору. Там
