Шли годы, и по всему выходило, что мрачное предсказание Тишендорфа сбывалось. Лени по-прежнему оставалась социальным изгоем, подверженным регулярным унижениям, и все шло к тому, что ей больше не суждено будет снять ни одного фильма, хотя она упорно отказывалась верить в это. Свидетельство, что этот бойкот имел в основе своей конкретную политику, находим в статье Артура Л. Майера «Riefenstahl Issue»[82] в журнале «Film Comment» (1965). В послевоенный период Майер отвечал за всю кинодеятельность в американской оккупационной зоне Германии, а эта позиция предусматривает тесные контакты с коллегами во французской и британской администрациях соответствующих союзных зон. В разрешении на работу отказывали всем кинематографистам, которые могли быть «отождествлены» с нацистским режимом, и Лени Рифеншталь также была в этих черных списках, вспоминал Майер. Сам он, по собственному признанию, испытывал «большое восхищение» ее творчеством и знал, что она бывала «раздосадована» его решениями; но что ему было делать, руки у него были связаны. Ему приходилось считаться с «законами». По его мнению, это была глупая, близорукая политика, следствием которой являлось одно лишь бегство талантов. Множество западногерманских кинематографистов бежало в Восточную Германию, где нашли себе работу, славословя коммунистов — так же формально, как прежде были связаны с нацистами, только ради куска хлеба. По оценкам Майера, после этого исхода западногерманское кино не могло восстановиться в течение тридцати лет. Подлинные гении встречаются слишком редко, чтобы ими разбрасываться — независимо от того, нравятся нам их обладатели или нет.
Весною 1955 года фильм «Олимпия», который дотоле еще не выпускался в прокат ни в Англии, ни в США, демонстрировался приватным образом в Музее современного искусства в Нью-Йорке. Среди публики в кинозале был Вернон Янг, собиравшийся написать рецензию на этот кинофильм в элитарном ежеквартальнике. Янг уверял, что пришел на сеанс без каких-либо личных предубеждений или нездорового любопытства. Может быть, это и так, но, конечно же, он мог смотреть этот фильм только глазами послевоенного человека. После 1945 года никто не мог бы отделить бессознательные сигналы, посылаемые этим фильмом, от ужасов холокоста. Пламя олимпийского огня, пылавшее в чаше над стадионом, оскверненным полотнищами со свастикой, не могло ассоциироваться ни с чем иным, кроме как с огнем войны и страшных печей в лагерях уничтожения. Янг был удивлен, что его так тронуло артистическое мастерство, с которым был сделан этот фильм. Он ощутил глубокий дискомфорт от чувства, что его сердце взволновал «лиризм, явленный врагами всякой лирики».
Покидая зрительный зал, он услышал слова одного скептика: «Да ведь с такими-то кинокамерами попробуй промахнись!» Да в камерах ли дело? — подумал он. «Попробуйте отыскать хотя бы пять минут чего-нибудь равноценного на всех этих «Фокс-Мовитонах», «Пате» и «Парамаунтах» — а ведь это глаза, уши, нос и голос мира! Ничего подобного вы там не найдете! «Олимпия-36» — не ролик новостей; это — эстетизированная история». И далее: «Возможно, американцы и выиграли Игры[83], но благодаря фильму Рифеншталь победительницей стала также и Германия. Ну а если это — Германия под водительством рейхсфюрера? Что ж, замечает он, случается, что бюст бросает тень на цитадель, где он установлен.
Вскоре после показа в Нью-Йорке ряд выдающихся голливудских кинорежиссеров провозгласили «Олимпию» одним из 10 лучших фильмов, когда-либо сделанных за всю историю кино. В Германии влиятельные киноклубы стали приглашать Лени на обсуждения ее творчества и дискуссии о творчестве других мастеров кино. Какое-то время казалось, что стало возможным показывать ее кинофильмы в кругах людей искусства и объективно обсуждать их, как на родине, так и за рубежом. В Англии Британский институт кинематографии пригласил ее выступить весною 1960 года в цикле воскресных лекций, которые читают знаменитости, с докладом «Моя работа в кинофильмах». В напечатанной программе, разосланной членам клуба еще на исходе 1959 года, говорилось, что среди тех, кто выступит на дискуссии, заявлены режиссер Айвор Монтегю (который работал с Альфредом Хичкоком, был удостоен Международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами» за 1959 год и написал историю кинематографа, в которой о Рифеншталь не было сказано ни единого слова) и актер Питер Селлерс. Средства массовой информации мигом распространили новость о ее предполагаемом приезде, и почти немедленно в Британский институт кинематографии потоком хлынули протесты, иные из которых были совершенно яростные. Айвор Монтегю отменил свое выступление. Кинообщество Госпиталя Сан-Томас пригрозило отозвать свое корпоративное членство, а «некий джентльмен пошел так далеко, что разбил кулаком фотографию мисс Рифеншталь в гостиной клуба — сцена, которая наверняка потрясла это место оживленных и дружелюбных встреч».
Неодобрение заявленным визитом Рифеншталь высказало даже посольство Германии в Англии. Тем не менее Стэнли Рид, который в качестве инспектора Британского института кинематографии и направил Лени это «провокационное» приглашение, был решительно убежден, что всякий, кто сыграл сколько-нибудь значительную роль в кинематографии, имеет право быть услышанным независимо от своих политических привязанностей. «Самому сатане скажем: «Добро пожаловать в Британский институт кинематографии, — гордо провозгласил он, — если только он снимает хорошее кино». Питер Селлерс согласился с ним. Он находил всю эту газетную шумиху совершенно отвратительной и вновь подчеркнул свое желание выступить в одной дискуссии с Лени Рифеншталь. В своем письме к Айвору Монтегю, распространенному среди прессы, он заявил, что по сравнению с блистательным вкладом Лени Рифеншталь в искусство кинематографии усилия и его самого, и г-на Монтегю кажутся тщедушными. И добавил: «Черт ли с ними, с политическими взглядами мисс Рифеншталь — и с вами заодно!»
Еще подлило масла в огонь моровое поветрие антисемитизма, распространившееся по Великобритании. Огромные свастики были намалеваны на воротах еврейского кладбища в Буши-Парке; аналогичные знаки и нацистские лозунги появились в Хэмпшире, Девоне, Бристоле, Кингстоне-на-Темзе и в Манчестере. Британский институт кинематографии вынужден был созвать специальный директорат с целью переоценки своей позиции. 8 января, после двухчасовых обсуждений, приглашение Лени Рифеншталь было отозвано. Институт подчеркивал, что таковое решение было принято только из соображений публичной безопасности. Однако в действительности дело было в том, что иные члены директората сами неофициально испытывали сильную неприязнь к Рифеншталь и уверяли, что визит ее был им попросту навязан. Их терзал даже сам факт, что фильм «Триумф воли» не был упомянут» в биографии Лени, напечатанной в программке. То, что в программе не было названо это, по словам Монтегю, «блистательное, но зловещее и раболепное приношение кумиру — такое, что стынет кровь», можно рассматривать только как результат непростительного невежества либо как умышленную попытку неискренней лакировки неприглядной реальности.
