Рассказывает общая знакомая Галины Леонидовны и Высоцкого Наталия Федотова: «Как-то мне позвонил Высоцкий и сказал, что закрывают их театр. Вечером за ужином при Леониде Ильиче я рассказала об этом Гале. Она ахнула. А Леонид Ильич прямо из-за стола пошел звонить Суслову: «Михаил Андреевич, что у вас там за безобразие с театром?» И театр остался! Но, впрочем, мы с Галей к этому причастны лишь косвенно. Брежнев знал, кто такой Высоцкий. И как любит народ его песни».
По свидетельству многих театральных деятелей страны, ни один режиссер, кроме Любимова, не поднялся бы после такого удара, после расправы над «Живым» в 68-м году! Но театр выжил, Любимов спас «Таганку». Если бы судьба не воспитала в нем борца, вряд ли художник оказался долгожителем.
Высоцкий пишет песню «Еще не вечер». Песня предназначена для фильма «Мой папа — капитан», но полностью соответствует этим событиям:
Четыре года рыскал в море наш корсар,
В боях и штормах не поблекло наше знамя,
Мы научились штопать паруса
И затыкать пробоины телами.
За нами гонится эскадра по пятам.
На море штиль — и не избегнуть встречи!
Но нам сказал спокойно капитан:
«Еще не вечер, еще не вечер!»
................................
Но нет, им не послать его на дно —
Поможет океан, взвалив на плечи,
Ведь океан-то с нами заодно.
И прав был капитан: еще не вечер!
Последним выпадом против театра в этом году станет статья в «Комсомольской правде» — «Театр без актера?». В статье артисты театра представлены как стадо, погоняемое талантливым пастухом... В этом виноват и сам Любимов. Его слова «Артисты не дотягивают до режиссера...» были известны всей театральной Москве.
Это время было тяжелым не только для «Таганки». Был снят с репертуара спектакль «Три сестры» А.П.Чехова в постановке А.Эфроса в Театре на Малой Бронной, не допущены к репетициям пьеса А.Солженицына «Олень и шалашовка» и «Дракон» Е.Шварца в «Современнике», убрали «Доходное место» А.Островского в постановке М.Захарова в Театре сатиры и «Банкет» А.Арканова. Там же не был принят спектакль «Теркин на том свете». Репрессиям была подвергнута вся культура...
В мае 68-го года на Киевской киностудии им. Довженко началась работа над кинофильмом «Карантин» по сценарию Ю.Щербака. Режиссер фильма Суламифь Цыбульник заказывает Высоцкому песню для фильма. Сюжет полностью соответствовал характеру и жизненным установкам Высоцкого, и он согласился написать песню, а может, и варианты на выбор. Фильм должен был рассказать о том, что группа врачей научно-исследовательской лаборатории заразились вирусом опасной инфекции. Здесь была попытка исследовать характеры людей, смоделировать их поведение в экстремальной ситуации
Вместе с Людмилой он едет в Киев и везет с собой две песни — «Давно смолкли залпы орудий...» и «Вот и разошлись пути-дороги вдруг...». Причем первую песню он написал прямо в поезде по дороге в Киев. Высоцкий редко датировал свои песни, а здесь проставил — «Поезд. 21 мая 1968 г».
Интересны воспоминания Юрия Щербака и его ощущения при записи песни в тональной студии: «...И, когда Высоцкий начал петь свою песню, я вдруг понял, почему его в обычной жизни трудно узнать: ощущение монументальности, которой отмечены его экранные герои, создавал его знаменитый голос с хрипотцой, его яростный темперамент. Чудо преображения произошло буквально на глазах, как только зазвучали первые аккорды гитары».
В фильм взяли первую песню, и исполнял ее Ю.Каморный. Слова из этой песни: «На чем проверяются люди, если войны уже нет? Приходится слышать нередко сейчас, как тогда: "Ты бы пошел с ним в разведку? Нет или да?"» — актуальны на все времена!
В конце мая прилетел из Магадана И.Кохановский. На этот приезд и встречу Высоцкий написал посвящение:
Возвратился друг у меня
Неожиданно.
..................
Он передо мной,
Как лист перед травой,
а кругом — с этим свыкнулся! —
Ни души святой,
Даже нету той...
А он откликнулся.
И действительно, атака в прессе, угроза закрытия театра, отъезд Марины («даже нету той...») и неопределенность их отношений, а тут друг, как по зову сердца, «неожиданно откликнулся».
Относясь к дружбе, как к чему-то святому, Высоцкий часто заблуждался в таком же отношении к нему «друзей». Иногда удавалось это обнаружить сразу — и такой «друг» мгновенно вычеркивался из памяти, а чаще «друзья» истину не проявляли. Более чуткая к этим вопросам Татьяна Иваненко уже давно определила отношения между Высоцким и Кохановским по типу — «Моцарт — Сальери».
В том, что Кохановский поменял Москву на Магадан, она разглядела не романтику, а меркантильность и жажду наживы. Это с очевидностью проявится, когда через год он оставит перо корреспондента и возьмет в руки лоток для просеивания золотоносного песка. А наивный в вопросах дружбы Высоцкий и здесь увидит романтику.
«Сальеризм» Кохановского начался, очевидно, с того самого момента, когда в ответ на его «Бабье лето» Высоцкий выдал чуть ли не целый цикл ранних песен. «Володя был в центре внимания, — вспоминал Кохановский, — все девушки — его! У меня, конечно, белая зависть...» В то время Кохановскому удалось издать тоненький сборничек своих стихотворений. Но что это по сравнению с оглушительной всенародной славой непечатаемого Высоцкого... Зависть поменяла цвет и требовала компенсации, а тут уж не до дружбы. Гарик-Васечек сделает попытку соблазнить Татьяну, притом, фактически, в присутствии самого Высоцкого, который находился в полузабытьи в соседней комнате: «Зачем тебе эта пьянь? Со мной ты будешь как у Христа за пазухой!» Чтобы сохранить видимость дружбы, Татьяна оставит нетронутыми романтические впечатления Высоцкого о «друге»...
«...С Кохановским он раздружился в 70-м году. Это слово «раздружился» я от Володи и услышал... Он был в дружбе очень щепетильным», — будет вспоминать Вадим Туманов, с которым Высоцкий познакомится в 73-м году.
С 29 мая по 13 июня Высоцкий проходит лечение в наркологической больнице в Люблино. Незадолго до выписки в благодарность лечащим врачам и для демонстрации своей хорошей физической формы он проводит большой полуторачасовой концерт.
Николай Губенко давно уже рвался работать в кино. Он снялся в нескольких картинах и параллельно учился у С.Герасимова на режиссерских курсах. В конце сезона 1968 года Губенко ставит Любимова перед фактом своего ухода, кладет на стол директора театра пятое по счету заявление об уходе. Все его роли постепенно переходят к Высоцкому.
