Своё соправительство с Бату признавал и сам Менгу-хан. «Как солнце распространяет повсюду лучи свои, так повсюду распространяется владычество моё и Бату», — говорил он Гильому Рубруку зимой 1253/54 года. Французский монах записал и другое высказывание великого хана: «У головы два глаза, и хотя их два, однако зрение их одно, и куда один направляет взор, туда и другой»24. Сказано это было в связи с тем, что Рубрук прибыл от Бату и потому должен был «вернуться через его владения», но великий хан имел в виду их с Батыем единство во всём — помыслах, действиях и власти над миром. Несомненно, Менгу оставался верховным правителем монголов, что и подчёркивалось в официальных документах. «Так как Менгу-хан есть главный над миром моалов (монголов. — А. К.)», Бату и направил к нему послов французского короля Людовика, говорилось, например, в грамоте, адресованной «королю франков» и переданной ему через его посланника Гильома Рубрука. Но при этом люди Бату в общении с людьми великого хана открыто демонстрировали своё превосходство, и это сходило им с рук. Тот же Рубрук рассказывает, что когда он со своими спутниками въехал во владения Менгу-хана, то встречавшие их «везде пели и рукоплескали пред лицом нашего проводника, так как он был послом Бату. Этот почёт они оказывают друг другу взаимно, так что люди Менгу принимают вышеупомянутым способом послов Бату и равным образом люди Бату — послов Менгу-хана. Однако люди Бату стоят выше и не исполняют этого так тщательно»25. Показательно, что когда Менгу-хан вручил Рубруку упомянутую грамоту «королю франков», то он повелел предъявить её на обратном пути Бату: «так, что если ему угодно что-нибудь прибавить, отнять или изменить, то пусть он это сделает»26. Батый ничего менять или прибавлять не стал; он заставил ещё раз прочитать эту грамоту перед Рубруком, убедился, что тот правильно понимает её, и велел доставить грамоту по назначению. Точно также и армянский царь Гетум на обратном пути от Менгу-хана должен был послать к Батыю священника Барсега с грамотами и приказом великого хана: «дабы и тот (Батый. — А. К.) написал приказ в соответствии с грамотами хана». Историки видят здесь свидетельство того, что для вступления в силу повелений великого хана в тех областях запада, которые подчинялись Бату, требовалось их подтверждение правителем Улуса Джучи — даже тогда, когда эти повеления касались сферы внешней политики27.
Нечто подобное имело место и в сфере фискальной политики, являвшейся основой основ существования Монгольской империи. Как мы уже говорили, Менгу удалось навести порядок в расстроенных делах государства. Одной из важнейших мер его царствования стала всеобщая перепись населения покорённых монголами стран. В западных провинциях её осуществлял эмир Аргун, наместник великого хана в Иране. Но он действовал от имени не одного только Менгу, но и Батыя. Во всяком случае, так это виделось со стороны. Армянский хронист Киракос Гандзакеци сообщал под 1254 годом, что Менгу-хан и «великий военачальник» Батый послали Аргуна и «ещё одного начальника из рода Батыя, которого звали Тора-ага, со множеством сопровождающих их лиц провести перепись всех племён, находившихся под их властью». Как и прежде, часть собранной в провинциях дани поступала в Каракорум, а часть — правителю того улуса, в которую входила данная провинция. И если Аргун представлял в своём лице и Менгу, и Батыя, то второй чиновник, некий Тора-ага, действовал в интересах одного только Бату. Это свидетельствует о несомненном признании за последним особых прав в отношении западных областей, в том числе и Закавказья. Борясь со злоупотреблениями прежних лет, Менгу-хан на словах стремился к облегчению налогового бремени на основное податное население — земледельцев покорённых монголами стран, понимая, что их полное разорение лишит монголов источника постоянного дохода. В соответствии с его указами население провинций освобождалось от уплаты недоимков, «где бы и за кем бы они ни оставались»; были подтверждены установления Чингисхана касательно освобождения от податей и поборов священников всех конфессий, а также «людей очень преклонного возраста и неспособных к труду и занятиям»; сборщикам податей и писцам запрещалось брать взятки, проявлять пристрастие и потакать кому бы то ни было. Когда Аргун прибыл от великого хана в Иран, он «довёл до всеобщего сведения ясы Менгу-каана» и «приказал, чтобы никто не поступал наперекор распоряжениям и не причинял подданным никакого насилия»; «народ обрадовался», — пишет Рашид ад-Дин28. Но, как это всегда бывает, слова и намерения расходились с делами. О том, что происходило в реальности, мы знаем из сочинений армянских хронистов, с ужасом вспоминавших времена жестокого и алчного «всеразрушающего Аргуна»: «Всех, начиная с десяти лет и старше, кроме женщин (а в другом источнике: даже включая женщин, стариков и детей. — А. К.), записали в списки. И со всех жестоко требовали податей, больше, чем люди были в состоянии платить, народ обнищал. Сборщики налогов притесняли их невообразимыми требованиями, пытками и муками. И того, кто прятался, схватив, убивали, а у того, кто не мог выплатить подать, отнимали детей взамен долга…» И ещё: «Бежавших или укрывавшихся ловили, безжалостно связывали им руки назад, секли зелёными прутьями до того, что всё тело обращалось в одну болячку, покрытую кровью. После того они выпускали на истощённых и истерзанных христиан свирепых собак, приученных ими к человеческому мясу»29.
В сферу действий Аргуна попала и собственная территория Улуса Джучи — точнее, те её области, в которых жило оседлое, земледельческое население. По сведениям Рашид ад-Дина, Аргун, исполняя указ великого хана, направился во владения Бату. Прибыв через «Дербент Кипчакский» в столицу Улуса Джучи (Болгар? или, может быть, Сарай?), «он произвёл перепись в этой стране и установил “карари”, определённые налоги», после чего вернулся к себе, в Иран30. В этом иногда видят ущемление прав Бату. Однако надо признать, что действия Аргуна по наведению порядка в сфере налогообложения были выгодны не только великому хану; но и правителю Улуса Джучи. К тому же они полностью соответствовали принятым в Монгольской империи порядкам, которые Бату старался неукоснительно соблюдать. Об интересе великого хана к русским землям, а также к землям аланов (асов) в Подонье и на Северном Кавказе свидетельствует и запись, внесённая в официальную китайскую хронику «Юань-ши». В череде событий, происходивших весной 1253 года, отмечено следующее: «Битекчи (то есть писец, чиновник. — А. К.) Берке внёс в реестр количество дворов и населения русских»; или, в другом месте той же хроники: «…внесение в реестр числа дворов и совершеннолетних тяглых у русских и асов»31. Упомянугый в китайском источнике «битекчи» Берке (не путать с братом Батыя!) упоминается и в русской летописи. Именно он в 1259 году будет «брать число», то есть проводить перепись всего податного населения, в Новгороде. «Той же зимой приехали окаянные татары, сыроядцы Беркай и Касачик, с жёнами своими, и иных много», — запишет новгородский летописец32. Это случится уже после смерти Батыя. И здесь во главе татарских «численников» мы увидим двух чиновников: если первый, Берке, представлял великого хана, то второй, Касачик, — очевидно, правителя Улуса Джучи.
