«Тайная война против Советской России», где оправдывались чистки и процессы. Солженицын передал мое письмо на Запад. Он сказал мне тогда:
— Евреи были движущей силой русской революции.
— Я с вами не согласен, — возразил я, — одной из движущих сил, но не единственной.
— Давайте устроим открытую полемику.
— С радостью.
— Не сейчас. Когда-нибудь позже.
Мы договорились снова встретиться 14 февраля. 12 февраля я узнал о его аресте. Я немедленно передал корреспондентам текст моего личного протеста, бросился к Сахарову. Там уже были Юра Орлов, Боря Шрагин, Павел Литвинов и другие. Все были взволнованы. Павел предложил мне написать текст обращения. Мы все подписались, а Володя Максимов, который вот-вот должен был уезжать, дал согласие на подпись по телефону. Потом, правда, Андрей Дмитриевич односторонне исключил оттуда вставленный мною пункт с требованием отмены срока давности в отношении соучастников сталинских преступлений.
Когда мы сидели у Сахарова, радио передало сообщение о том, что Солженицына насильно выслали из страны. Ликованию нашему не было предела. Каждый ощущал это как собственную победу: не высылку как таковую, конечно, а то, что его не решились судить.
Пресс-конференция, запланированная Солженицыным на апрель, не состоялась, но работы по сборнику не прекращались. Вскоре я послал в Цюрих окончательный вариант своей статьи.
Володю Максимова впервые я встретил у Юры Брейтбарта, приходившегося ему шурином. Имя Максимова я слышал все чаще и чаще и, в конце концов, к исходу 1973 года у меня в руках оказались новенькие свеже изданные (разумеется, на Западе) «Семь дней творения». Эта книга произвела на меня сильное впечатление, хотя поначалу мне было трудно продираться через незнакомую мне крестьянскую жизнь. Я признался в этом Володе, на что он тонко заметил: «Настоящая литература тем и отличается, что в нее трудно войти. Это особый мир, живущий своими законами. Нужны усилия, чтобы понять его, в точности так же, как нужны усилия, чтобы понять внутренний мир другого человека».
Я вспомнил Диккенса и Достоевского. Чтобы войти в их мир, надо подчас продираться через десятки страниц. Но это, конечно, не всеобщее правило. «Семь дней творения» были написаны кровью. Я сразу почувствовал в этой книге мучительный поиск, беспокойный дух, которому на время показалось, что он нашел душевное равновесие и успокоился.
Максимов уезжал. Не знаю, что делал бы я на его месте. Честно говоря, мне было жаль, что он уезжает. Понимал ли он тогда, как трудно сохранить свою непосредственность, открытость в чуждом мире?
Весной 1974 года стали вновь обнаруживаться признаки советско-египетского раскола. Это вдохновило меня на ряд шагов, имевших далеко идущие последствия. 9 апреля я решился сделать собственное заявление по ближневосточному вопросу, напрасно надеясь, что на этот раз мой голос будет услышан. Я писал, в частности:
«Мирное урегулирование на Ближнем Востоке не может быть достигнуто, пока не прекратится советское вмешательство в этот район. Пора советскому руководству понять, что если оно будет упорствовать в своей империалистической политике в отношении арабских стран, его ждет лишь бесславное изгнание оттуда, как это и происходит сейчас в Египте. Более того, как правильно отметил Солженицын в своем письме вождям, безрассудная советская политика на Ближнем Востоке, кажется, уже подготовила почву для того, чтобы в недалеком будущем превратить для себя арабский мир во второй Китай. Я уверен в том, что арабы и евреи найдут, в конечном счете, общий язык и будут мирно и дружно жить друг с другом. Но найдут ли общий язык с СССР арабы после того, как убедятся в том, какие страдания им причиняет советская империалистическая политика?»
Я придумал отправить открытое письмо Садату. В этом намерении меня поддержали Виталий и Инна Рубины, и вскоре мы переслали это письмо, предназначавшееся в «Ахбар аль йом». Там, в частности, говорилось:
«Обстоятельства последнего времени позволяют надеяться на то, что этот весьма необычный шаг будет встречен Вами с пониманием. В самом деле, многолетняя вражда между Израилем и арабскими странами затрудняет даже такие простые человеческие контакты, как, например, обращение друг к другу, хотя бы и письменное. Накопившаяся ненависть порождает недоверие даже к самым естественным человеческим побуждениям, заставляя подозревать тех, кто их проявляет, в неискренности и задних мыслях.
Прекрасно отдавая себе в этом отчет, мы, тем не менее, считаем своим нравственным долгом обратиться к Вам. Быть может, нам это сделать психологически легче, чем евреям, живущим в Израиле, испытавшим на себе горечь войны, потери своих близких, и, напротив, самим стрелявших в арабов.
Мы, давно добивающиеся выезда в государство Израиль, кровно заинтересованы в мирном будущем этой страны. Для нас мир является одной из величайших ценностей, и не только потому, что тем самым мы хотим обеспечить себе или нашим детям безопасность в будущем. Мы уверены в том, что только мир является необходимым условием гармонического развития нашего народа. Мы не хотим, чтобы все силы нашего народа уходили на войну и на военные приготовления. Мы желаем, чтобы его силы затрачивались на созидание материальной основы жизни нашего народа, на создание культурных и духовных ценностей. Мы не хотим того, чтобы наша страна, вынужденная обстоятельствами, превращалась в милитаристское государство. Единственным путем решения арабо-израильского конфликта является восстановление доверия между арабами и евреями. Только в этих условиях можно добиться решения всех мучительных проблем.
Израилю не нужна Синайская пустыня. Он все еще стремится присутствовать там только потому, что не уверен в том, что его отход не будет использован для возобновления вооруженного конфликта. В условиях доверия может быть решена и проблема палестинских беженцев. В условиях доверия арабские страны перестанут опасаться эмиграции евреев из СССР. Но никакое доверие не может быть восстановлено, если будет продолжаться политика поджигания войны со стороны СССР, целью которой является порабощение арабских стран.
Что же касается Советского Союза, то эта его политика является несомненно иррациональной, поскольку для него самого она, кроме вреда, не приносит ничего. Советский Союз гораздо больше бы выиграл, если бы отказался от своей империалистической политики и, наряду с США, выступил посредником в арабо-израильском конфликте».
Мы так и не узнали судьбу письма. Говорили, что будто бы оно дошло до Каира и что якобы его даже хотели печатать, но советское посольство вмешалось и не допустило этого. Когда я пустил это письмо по рукам в Москве, одни говорили: «Пять лет!», другие: «Десять!».
Возмездие не заставило себя ждать, хотя и не было столь суровым. Голос мой был услышан, но не за
