- Да, да, - подхватил Самсоненко, - там есть алюминиевые диски подходящего диаметра. Я видел у одного вашего шофера, полковник, он их на всякий случай захватил.
- Что вы предлагаете, Иван Данилович? - опять в упор спросил Полбин.
- Я считаю, что полковнику Блинникову нужно послать сейчас же машину в Бреслау. К утру она доставит материал, а обжимные кольца нам выточат в мастерских истребительного полка. Я с Терещенко договорюсь.
- Принимается.
Полбин отпустил офицеров и пошел к одноэтажному домику, в котором временно расположился штаб оперативной группы. Уже стемнело, над островерхими крышами и башенками Брига поднималась огромная красная луна. Угольно-черные тени самолетов и ангаров лежали на каменных плитах, чуть порозовевших от лунного света.
Неожиданно пришла мысль: "Кто такой Терещенко? Знакомая фамилия... Самсоненко, Терещенкоукраинцы оба! Может быть, поэтому кажется знакомой?"
На аэродроме стояла тишина, странная после непрерывного гула моторов. Где-то далеко перекликались техники, ремонтировавшие самолет. В холодном вечернем воздухе голоса их были явственно слышны. "Готово?" - спросил один. "Готова!" - ответил другой с сердцем. "Почему готова?" - "Отвертку сломал", уныло ответил второй.
"Остряки", - усмехнулся Полбин и почему-то с необычайной нежностью подумал об этих двух "кочегарах" авиации, которые торопились к утру привести в порядок раненный в бою истребитель. Все уже ушли со стоянок - кто спит, кто слушает трофейные пластинки, кто пишет письма "с дороги на Берлин", - а они, по очереди отогревая зябнущие от прикосновения к металлу руки, подкручивают гайки, проверяют зазоры, что-то подгоняют, смазывают... И шутят без улыбок, как шутили в свирепую морозную зиму сорок первого года под Москвой или в Сталинградских степях в сорок втором году, когда нельзя было спать по ночам, через каждые полчаса вылезали из землянок и прогревали моторы... Под утро они закончат работу, зачехлят самолет с той бережной тщательностью, с какой мать пеленает и укутывает ребенка, и пойдут спать. Для сна останется час или два, и, наверное, с рассветом у них произойдет разговор вроде того, какой был однажды у Пашкина с Файзуллиным.
"Искандер, вставай!" - тормошил Пашкин товарища. "Почему - вставай? Разве уже утро? Почему так рано утро? - сонно ответил тот и добавил: - Ты не знаешь одной особенности моего характера: когда я сплю, меня нельзя будить". Пашкин возмутился: "Ты спишь, как медведь!" - "Неправда, - последовал ответ: - как человек с чистой совестью".
Полбину запомнился этот разговор не потому, что в нем были знакомые "шутки без улыбки", а потому, что последняя фраза о техниках, как людях с чистой совестью, была очень точна: сколько честного, самоотверженного труда, сколько энергии, ума и изобретательности вкладывали в свое дело скромные "технари" за недолгие часы, пока отдыхали утомленные боями экипажи воздушных кораблей...
Полбин шел не спеша, с наслаждением вдыхая чистый вечерний воздух, подставляя лицо ветерку, летевшему издалека, с родных просторов, может быть от берегов Волги, на которой стоит Ульяновск. Родной город вспомнился не случайно: завтра одиннадцатое февраля, день рождения... Сорок лет - уже немало. Кажется легендой давний рассказ матери о том, как мучилась она с ребенком в тюремной больнице, как упрашивала надзирателей достать бутылку молока... Ни в каком сне не могла она увидеть такой обычной для советского человека и все же такой сказочной судьбы своего сына: летчик, генерал... А кем будут его дети? Виктор, наверное, летчиком - хочется, чтобы так было... Ему в этом году, - конечно, последнем году войны - исполняется двенадцать. Людмила пойдет осенью в школу. Галке, двухмесячному Галчонку (только такой глазастой, кругленькой, лежащей на подушке - рисовалась она его воображению, а на фотокарточках была какая-то другая девочка) исполнится четыре года! И теперь уже ясно, что именно четырехлетней он обнимет ее: может, ей будет только на месяц больше! Теплая, тяжеленькая, родная девочка, она устроится у него на руках, обхватит его шею и будет водить толстым пальчиком по золоту погона...
Дыхание захватывало от мысли, что все это уже совсем близко и несоизмеримо реальнее тех картин, которые возникали в воображении в начале войны - в засыпанных снегом землянках под Москвой, на пыльных аэродромах Сталинграда... Он был тогда на тысячу километров ближе к Чите, к семье, но как далека еще была желанная встреча!
Дверь длинного деревянного барака, мимо которого проходил Полбин, отворилась. Блеснула на мгновение полоска света, кто-то сбежал по ступенькам крыльца и запел:
Стоить гора высо-о-кая,
А пид горою гай...
- Белаш! - окликнул Полбин. - Это вы?
- Я, товарищ генерал! - Белаш подбежал к нему, пристукнул каблуками.
- Почему не отдыхаете?
- Заходил к ребятам. Письмо для меня было.
- Помучили сначала?
- Немножко, - улыбнулся Белаш. - Заставили три песни спеть.
- Какие?
- "Стоить гора", "Реве тай стогне" и "Роспрягайте, хлопцы, коней"...
- Значит, письмо не простое. От кого же?
Белаш помолчал. На лице его, смутно белевшем в темноте, играла радостная улыбка.
- От одной знакомой, товарищ генерал.
- Катей зовут? - вдруг вспомнил Полбин имя девушки, о которой ему рассказывал Александр Пашков. В эскадрилье, пожалуй, не было ни одного летчика, которому Белаш со свойственной молодости откровенностью не рассказал о фотокарточке с надписью "Милый, посмотри, какая я грустная без тебя". Пашков передал эту историю Полбину вскоре после того, как получил орден Отечественной войны первой степени. Убедившись, что однополчане ценят его мужество и опыт, а награду считают даже несколько скромной для его заслуг, Александр перестал избегать встреч со своим родственником-генералом. Но в то же время он старался, чтобы эти встречи происходили на глазах у летчиков, которые могли бы отдать должное тому достоинству, с каким штурман эскадрильи держится перед командиром корпуса.
Белаш не знал, откуда Полбину известно имя Кати Монаховой, и спросил удивленно:
- Разве вам рассказывали, товарищ генерал?
- Мне только карточку не показывали, - усмехнулся Полбин. - Пашков говорит, красивая девушка.
- Очень красивая, - доверчиво сказал Белаш.
- А где же она все-таки?
- Где-то на нашем фронте. Полевая почта с четверки начинается...
- В армии, значит?
- Да, товарищ генерал. Военфельдшер она, младший лейтенант.
Белаш переступил с ноги на ногу. Полбин понял, что летчику не терпится поскорее сесть за ответное письмо. Желание естественное, да и кроме того, завтра будет некогда - боевая работа займет целый день.
- Идите, Белаш, пишите ей, - сказал Полбин. Он хотел прибавить: "Можете написать, что вас представили к званию Героя Советского Союза", но удержался, хотя в штабе армии ему сказали, что все документы приняты в Москве и в ближайшие дни ожидается Указ. "Пусть потом по-настоящему порадует землячку", подумал он.
