– И от тебя, Федор, иной раз услышишь умные речи, – улыбался Коровин, но тут же посерьезнел. – А какого же дьявола ты подписывал то дурацкое письмо, направленное, в сущности, против государственного строя, который обеспечивает эту самую неприкосновенность личности и жилища твоего? И вы оба из этого Кровавого воскресенья, в сущности частного эпизода нашей общественно-политической жизни, делаете вывод, что в России «нет ни свободы мысли и совести, ни свободы слова и печати», вроде бы всем живым творческим начинаниям народа ставятся преграды, все кругом чахнет и глохнет, по рукам и ногам стреножена наша жизнь… И вы верите в эти гнусные слова? Значит, вы поете с чужого голоса… Вы оглянитесь и подумайте… Чуть ли не все газеты и журналы поносят власти предержащие, поносят наши порядки, наши законы, наши традиции. Видят лишь плохое и раздувают его до планетарных масштабов. Уже ничего святого нет в нашей жизни, все успели оболгать, высмеять…
– Нет уж, позволь, Константин, прервать тебя. Получается, что все у нас хорошо, а жить невозможно в нашей стране. Я чувствую себя второсортным.
– Да кто же говорит, что все хорошо…
– Подожди, подожди, дай мне сказать. Лет пять – семь тому назад были изгнаны из России духоборцы на Кипр, а потом в Канаду. Разоренные властями духоборцы, несчастные и непокоренные, разве они не желали жить по евангельскому идеалу? Они призвали сложить на костры все оружие, накопленное в мире, и сжечь его. Они выступили против зла войны, против порабощения человека человеком, они почитали царя, праведным властям повиновались, а их взяли и выкинули, как ненужную ветошь, на свалку. Молчишь? Мне приходилось общаться с духоборцами, в Тифлисе встречался. Интересные они люди, какие-то непохожие на нас. Как-то спросил я одного такого же умного, Костя, как ты, в чем заключается учение Иисуса Христа и Божий закон. И вот его ответ, запомнил на всю жизнь: «Учение Иисуса Христа состоит в том, что Он открыл всему миру вечную жизнь. Тело наше умирает, а душа, которая живет в нас, не умирает вечно – это наш разум от Отца всей Вселенной. Божий закон состоит в том, что мы, по учению Иисуса Христа, должны любить всех людей на всем земном шаре и почитать как своих братьев потому, что все люди одного Бога-Отца дети. Мы не должны обижать друг друга ни в каком случае, а тем более убивать людей нельзя ни под каким предлогом законов императорских и королевских, как военная служба, судейские казни и прочее – мы считаем невозможным и недопустимым. И потому мы не убиваем и животных, не едим мясо, не пьем водки и не курим табак и сожгли на костре все бывшее у нас смертоносное оружие еще в России, в 1895 году, в день Петра и Павла, святых апостолов…» Их выгнали потому, что они своими проповедями мешали властям по произволу своему наказывать людей, держать их в страхе… Еще привести тебе примерчики, как нами управляют Держиморды, все эти Треповы и прочая и прочая?..
– Дай слово молвить… Ах, Феденька, милый ты мой, хорошо ты рассуждаешь… Не надо было выгонять духоборцев, я с тобой полностью согласен, пусть живет каждый по своим верованиям, тем более по таким по-христиански праведным. Но что делать властям, если крестьянин зарится на собственность помещика, а рабочий плохо работает, а жить хочет, как Савва Морозов… Что тут можно сказать? Ты у нас такой умный, впитываешь все, что Горький скажет. А я вроде бы ничего не знаю и не понимаю. А у нас в доме пели антиправительственные песни тогда, когда тебя и на свете не было. Приходили к отцу студенты, а он учился в Московском университете, и пели: «Плачет государство, плачет весь народ, едет к нам на царство Константин урод…» Я заходил к отцу попрощаться перед сном, а мне вдогонку бросали слова «конституция», «свобода», «тирания». Знаю, знаю… Ходил с отцом и в тюрьму, куда забрали его знакомого по университету, он мне нравился, такой был тихий, мягкий человек. А его арестовали и сослали в Сибирь. Это посещение тюрьмы сильно повлияло на меня. Страшно было видеть солдат, одетых в черное и державших сабли кверху у плеча. Особенно было страшно смотреть, как люди, разделенные решетками, что-то кричали друг другу. И потом не раз еще сталкивался со всеми прелестями нашей жизни. Ну и что? Будем только об этом орать на весь мир? И во всем мире и во все времена человеку, особенно талантливому, хоть чуточку опережающему свое время, тяжко приходится, никогда он не укладывается в прокрустово ложе привычных человеческих представлений. Рембрандт был свободным художником? А Рафаэль? А Мусоргский? Художнику, в какой бы сфере искусства ему ни приходилось работать, живется трудно, если он не повторяет своих предшественников, а взрывает устоявшиеся каноны…
Шаляпин и Серов удивленно посматривали на своего друга, который редко терял самообладание, а тут просто выходил из себя.
– Вот здесь Валентин Александрович обвиноватил государя и великого князя Владимира Александровича. Не знаю, со временем будет известно, кто же виноват в этих трагических событиях, но то, что они были нарочно спровоцированы, чтобы потом демагогически обвинить царя и его правительство, у меня нет сомнений. Тот же Горький прекрасно знает причину этих событий, зря его выпустили из-под ареста, не допросив, как полагается… Но знаете ли вы о том, что все императорские театры содержатся за счет двора его величества? Конечно знаете… А то, что царь выдал из собственных средств четыреста тысяч рублей на строительство нового здания Московской консерватории?
– Я понимаю, что ты хочешь сказать, Константин Алексеевич, – мрачно сказал Серов. – А потому извещаю тебя и Федора, что перед отъездом сюда я подписал с другими художниками-единомышленниками петицию Николаю Второму, в которой мы прямо говорим, что все население России задыхается в тисках бюрократического произвола, доведшего нашу родину до полного разорения и поражения в русско-японской войне.
– Новость какую сообщили нашему государю. А без вас он не знает? 18 февраля он подписал три государственных акта – указ, рескрипт и манифест, в которых он обещал дать свои предложения о новом «государственном благоустройстве», обещал привлечь избранных от населения людей к участию в предварительной разработке и обсуждении законодательных предположений. Он хочет учредить новое правление страной на началах, свойственных нашему Отечеству.
– Ну, Коровин, не ведал я, что ты такой монархист, – озадаченно сказал Серов. – Ты готов все оправдать, даже явную затяжку в подготовке выборов свободных представителей от народа в законодательных и административных учреждениях России, дабы обновить ее государственное благоустройство, как ты выразился, монаршая воля не осуществляется, и можем ли мы, художники, артисты, композиторы, безучастно взирать на все происходящее, равнодушно взирать на трагические картины действительности, замыкаясь в скорлупу своих сиюминутных задач, свободно рассуждая лишь о технических задачах нашего искусства, единственной области, свободной от репрессий беспощадной цензуры… Нет, мы, художники, по своей натуре чутко воспринимаем все бедствия нашего Отечества, глубже других чувствуем опасности, которые возникают в нашем обществе, чутко предупреждаем об этих опасностях. Только немедленное и полное обновление нашего государственного строя, только свободно избранные представители народа могут приступить к законодательной и административной работе и спасти наше Отечество от загнивания и гибели. Только свобода совести, свобода слова и печати, свобода союзов и собраний, только неприкосновенность личности и жилища…
