Дмитрий Быков - Статьи из журнала «Сеанс»

Сюжеты и герои. Госзаказ

Ощущаете ли Вы влияние государственной политики по формированию общественного мнения на выбор сюжетов и героев в современном кинематографе? В частности, воспринимаете ли Вы образы положительных милиционеров, спецназовцев, военных и т. д. как следствие государственного заказа, или это, скорее, реакция на штампы предшествующего периода?

— Образ положительного милиционера — это возвращение советского штампа. Сериал «Участок», например, задуманный как римейк старого доброго «Анискина». Реакции на заказ власти, по-моему, нет — это власть реагирует на общественный заказ.

Какие жанры западного кино (молодёжная комедия, хоррор, фильм-катастрофа, мюзикл, судебная драма, фэнтэзи, road-movie) органично прижились на отечественном материале, а какие нет, и почему? Какие из них, на Ваш взгляд, имеют потенциал развития?

— Идеально прижился road-movie с его чувством бездомности, безысходности, пронизывающего не-уюта — «Коктебель», «Прогулка», «Бумер», «Возвращение», «Дальнобойщики», «Механическая сюита». По формальному признаку я добавил бы сюда и «Своих», с их лейтмотивом бегства. И «Второстепенных людей», с их пряталками трупов. Поезд опять становится главным кинематографическим символом России. Когда вся страна находится в состоянии тотального движения в никуда (причем цель намечена, но в финале она гарантированно разочаровывает), никакого жанра, помимо road-movie, быть не может.

Чем Вы объясняете, что до конца 1990-х гг. кинематографисты редко обращались к современному материалу, и почему сейчас этот материал преобладает?

— А разве сейчас много картин на современном материале? Я по-прежнему хочу спросить: «с кого они портреты пишут?». Реальность совершенно неузнаваемая — разве что гротескные «Магнитные бури» что-то нащупали, и то в предельно обобщенном виде. В остальном, наоборот, в моде ретро, тридцатые, пятидесятые. «Папа», «Свои», «Водитель для Веры», «Ехали два шофера». По-моему, сейчас как раз пошло освоение истории. В духе «У нас была великая эпоха», без правых и виноватых, важен только масштаб.

Какой из финалов (счастливый, несчастный, открытый), на Ваш взгляд, сейчас наиболее востребован?

— Востребован — одно дело, возможен — другое. Востребован всегда внятный, и лучше бы трагический, ибо к счастливому наш человек традиционно недоверчив в силу исторического опыта. Но чаще всего случается открытый, как всегда в невнятные эпохи: сейчас нет фильмов с эффектными концовками. Финал всегда либо искусственно привязан, либо произволен, либо открыт. Некоторая попытка вырваться из круга есть в ценимом мною «Водителе для Веры», где помимо открытого финала есть и некое послевкусие: история все-таки рассказана, главный сюжет состоялся, герой выпрыгнул из своей социальной ниши и перерос себя.

Во второй половине 1990-х гг. массовый кинематографический поток представлял в качестве главных героев бандитов, киллеров, проституток и «новых русских». Какие социальные группы, на Ваш взгляд, обойдены вниманием кинематографа сегодня?

— Характерен поиск «своих», ориентация на архаическое, родовое: «Брат», «Сестры», «Мама», «Папа», «Свои» — эта тенденция нарастает. В кино вернулись почти все советские типажи — это подтвердил «Любовник» Тодоровского (2003), который вполне мог быть снят Райзманом в 1983 году. Новых — нет, но я не знаю, есть ли они в реальности. Смешно ожидать чего-то нового, когда ходишь по кругу. Герои 1990-х годов точно соответствовали героям десятых и двадцатых, с той только разницей, что там были белобандиты и краснобандиты. А стреляли столько же, и мораль была такая же тупая. Потом был угар НЭПа, пошлятина, последние судороги авангарда. А сейчас мы вплываем в тридцатые годы. Четырехтактный цикл — революция-заморозки-оттепель-застой — не предполагает большого разнообразия.

Каких персонажей фильмов Вы можете назвать «героями нашего времени» и почему?

— Сейчас в кино нет ни одного убедительного военного, пролетария или интеллигента, не говоря уже о киллерах с ментами. Категорически нет персонажа, который был бы хотя бы симпатичен. И актера, за которым приятно наблюдать — тоже нет. «Никого не жалко, никого». О каких героях нашего времени можно говорить?

Можно ли говорить об амплуа в современном кинематографе, и если да, то о каких? Если да, то какие актёры, на Ваш взгляд, имеют чётко выраженное амплуа?

— Амплуа стерлись, превратились в социальные функции: как-то — родина-мать, жена нового русского, браток, добрый спецназовец, надежный военный. И немногие другие. Социальные функции приросли к лицам этих актеров и заменили их. Актеры утратили лицо и приобрели профессию (это точно уловил Чухрай в «Водителе для Веры»: там на наших глазах происходит обратный процесс — социальная функция превращается в человеческое лицо).

Можно ли говорить сегодня о новой актерской волне? Есть ли актёры, которые открыли для Вас что-то новое в молодом поколении?

— Есть новая актерская волна. Но у этого явления вовсе не тот смысл, который мы привыкли вкладывать. Эта волна не означает прихода новых талантов, новых индивидуальностей — напротив, воплощает мобильность, безликость, идеальную приспосабляемость. Это волна винтиков, деталек конструктора, из которых можно складывать сериал любого жанра. Востребованный актер (я говорю прежде всего о сериалах, именно в сериалах они в основном и работают) — это человек без лица, социальная функция в чистом виде.

Кто из актеров мог бы стать таковым, но выпал из поля зрения режиссеров, не реализовав свой потенциал?

— Геннадий Назаров — из-за болезни, но теперь слава Богу, возвращается к работе. Владимир Машков — актер с великолепными возможностями, но все свелось к режиссерским штампам. Столяров из «Табакерки» — после «Дня рождения буржуя» его нельзя всерьез воспринимать. Виктор Гвоздицкий. Как ни странно, Олег Меньшиков — но, возможно, это мое субъективное мнение.

Считаете ли Вы современные цены на билеты адекватными возможностям зрителей и потребностям кинотеатров?

— Нет, конечно. Павел Чухрай абсолютно прав: билеты должны стоить столько, чтобы их могла купить половина населения страны.

№ 19/20, декабрь 2004 года

Самое интересное в кино, когда в нем есть приключения жанра. Например: началось как триллер, перешло в мелодраму, оттуда в комедию, в пародию, а закончилось как мистерия. Но в нашем инфантильном кинематографе и один-то жанр выдерживают с трудом. Павел Чухрай — человек немолодой и профессионал крепкий. Его фильм — антология жанров, приемов и мотивов кинематографа шестидесятых: начинается как кино большого стиля, прыгает в мелодраму, а заканчивается как трагедия. И тут уж плевать на все сюжетные натяжки. Сопереживаешь? Скажи спасибо.

Главное, однако, не в этом, а в теме. В том, как человек выпадает из своей социальной роли и чем он за это расплачивается. По Чухраю — с этого и начинается интересное: с отказа от идентификации. Сюжет так построен, что проститься с нишей приходится каждому: взбалмошной девочке из золотой молодежи, правильному детдомовскому мальчику с сознанием законченного конформиста, старику-генералу с абсолютно советской готовностью переступать через всех. Там, где актер выпрастывается из роли, выпадает из всех условий игры и начинает действовать в соответствии с личными представлениями — происходит прорыв к человечности. И этого-то прорыва не простила «Водителю» снобствующая критика. Фильм понравился всем, кого интересуют живые люди, и вызвал непропорционально бурное негодование у всех, кому нравится играть в игры. Вероятно, лучшая режиссерская работа 2004 года.

Валерия Тодоровского всегда подводит ум. Говорят, он режиссеру не нужен. «Мой сводный брат Франкенштейн» — исключительно умное кино, и за этот счет оно сильно проигрывает в изобразительной силе, эмоциональности, темпераменте… Но как зеркало нашего анемичного времени оно опять-таки бесценно — как бесценны для историка все полуудачи (настоящие удачи ценны только для искусства, о времени они сообщают гораздо меньше, чем о своем создателе).