ее, даже когда художнику и очень хочется, чтобы взгляд наш скользил по ней. Вот это-то затруднение и исходит из того самого обстоятельства, которое причиняет частую неудачу эффекта в самых удачно выполненных передних планах, о чем говорилось в 4-й главе 2 отдела: а именно перемену фокуса, необходимого глазу, чтобы воспринять лучи света, исходящие из различных расстояний.
В совершенно тихий день пойдите к краю пруда, на место, где на поверхности его плавает редко водяная чечевица. В воде вы увидите одно из двух: либо отраженное небо, либо эту самую траву, но какие бы усилия вы ни прилагали, вы не можете увидеть в одно и то же время и то, и другое.
§ 2. Находится в зависимости от строения глаза и от фокуса, посредством которого воспринимаются отраженные лучи
Если вы станете искать отражения, вы почувствуете в своих глазах внезапную перемену или усилие, посредством которого глаза приспособляются к воспринятию лучей, упавших с облаков, а потом, после, передавшихся в свою очередь глазу, после того как они ударились о воду. Фокус, применяемый вами, есть фокус подходящий для далеких расстояний, и следовательно, вы будете чувствовать, что смотрите далеко под водой, причем листья водяной чечевицы хотя и лежат на воде, на том самом месте, куда вы смотрите так напряженно, чувствуются, однако, в виде какого-то туманного, неопределенного предмета; он производит некоторое замешательство в образах, видимых вами там, внизу; вы никак не определите, что это — листья, и даже цвета их не узнаете и не заметите. Влияние их до такой степени незначительно, что если вы о них не думаете, вы даже не почувствуете, что что-то мешает вашим глазам. Если же, с другой стороны, вы решите смотреть на листья водяной чечевицы, то вы заметите немедленную перемену в напряжении глаз, посредством которой они приспособляются к воспринятию близких лучей, лучей, только что пришедших с поверхности пруда. Вы тогда увидите яркую зелень листьев совершенно ясно, но, видя листья, вы уж не увидите отражения, хотя вы и смотрите на ту же самую воду, на которой они плавают. Вашим глазам ничего уж не представится, кроме неясного блеска и таяния светлых и темных оттенков, лишенных формы и значения, которые были бы доступны исследованию или которых цель и сущность можно было бы определить. Чтобы погрузиться опять, вы должны снова оторваться от листьев.
Отсюда видно, что, глядя на ясные отражения сравнительно отдаленных предметов в близкой воде, мы никоим образом не можем видеть поверхности, и наоборот;
§ 3. Болезненная ясность в изображении воды, причиняемая отчетливостью отражения
так что, когда мы передаем в картине отражения с той же ясностью, с какой их можно видеть в природе, мы можем заранее сказать, что усилие глаза будет направлено на то, чтобы смотреть под поверхность; само собой разумеется, всякий эффект поверхности таким образом уничтожается; глаз стремится видеть ясность, достигнуть которой художнику, может быть, не особенно хотелось, но которую нашел нужным изобразить даже он против воли, благодаря своим отражениям. А причина этого эффекта ясности, которая кажется неестественной, та, что смотреть на воду и приспособить фокус так, чтобы являлась возможность смотреть как вдаль, так и на отражения, люди не привыкли, если не сумеют приложить особого усилия. Мы все, без исключения, при обыкновенных обстоятельствах применяем фокус к поверхности, вследствие чего мы не получаем ничего, кроме неясного запутанного впечатления отраженного колорита и линий, как бы ясно, спокойно и сильно все под ним ни было определено, хотя все могло бы быть иначе, если б мы только захотели поискать эти линии и краски. Мы их не ищем, а скользим взглядом по поверхности, улавливая только играющий свет и капризный цвет, которые мы принимаем за признаки отражения, кроме тех случаев, когда мы натыкаемся на изображения предметов, находящихся близко от поверхности, которую фокус приспособлен видеть; такие отражения мы видим ясно, таковы отражения сорных трав на берегу или палок, подымающихся из-под воды, и проч. Отсюда обыкновенный эффект воды может быть передан только тогда, когда отражение берегов будет дано ясно и отчетливо (в природе оно обыкновенно так ясно, что невозможно определить где начинается вода), но как только мы затрагиваем отражения далеких предметов, каковы высокие деревья или облака, мы тотчас же должны делать наши рисунки неясными и неопределенными, и хотя рисунки должны быть так же живы по колориту и свету как самый предмет, они должны в тоже время быть совершенно неясны по формам и очертаниям.
Возьмем пространство воды, хотя бы пространство, которое мы видим на переднем плане картины Тернера — Замок принца Альберта, и первое впечатление, которое мы от него получаем, выражается следующими словами: «Какая обширная поверхность!» Наш взгляд скользит по ней на четверть мили вглубь картины, прежде чем мы успеем очнуться, и тем не менее вода так же спокойна и так же похожа на кристалл, как зеркало,
§ 4. Как Тернер избегает всего этого
и нам не дают свалиться в нее и задыхаться, погружаясь, нас держат на поверхности, хоть поверхность эта блестит и сверкает вместе с каждым оттенком облака, солнца, неба и растительности. Но секрет весь именно в рисовке этих отражений [87]. Мы не можем сказать, когда мы на них смотрим или когда мы их ищем, чтó они значат.
В них есть всякий характер, и они составляют, по-видимому, отражения чего-то определенного; тем не менее они все неопределенны и необъяснимы; они составляют игру света и колебание тени, в которых мы тотчас же узнаем изображения чего-то; и хотя мы чувствуем, что вода светла, прелестна и спокойна, мы не можем ни проникнуть в них, ни разгадать их; нам не дают возможности погрузиться в них, и мы отдыхаем, как оно и следует в природе,
