холма (так как основание холма отстоит на четверть мили вглубь, то мы не могли бы его видеть над забором, смотри мы снизу), но мы видим золотистую вершину холма, причем тень нижней его части не имеет места в отражении и совершенно не передана. Эта вершина холма, будучи очень далека, не может быть видима глазом ясно, в то время как фокус его приспособлен к поверхности воды, и, следовательно, ее отражение совершенно неопределенно и спутано; вы не можете определить, что оно значит, это просто игривый золотистый свет. Но сигнальный столб, находясь на берегу, близ нас, будет отражен ясно, и, следовательно, ясное изображение его видно среди этой путаницы, отражение столба не выступает теперь против темного основания холма, а против освещенной вершины его, и не кажется поэтому белым пространством, выброшенным из золотистого света. Я не знаю, можно ли дать более великолепный образец собранных вместе знаний или смелой передачи истины, которую так трудно уловить. Кто, кроме этого истинного художника, даже постигнув необходимые законы, решился бы написать совершенно новую картину, заключающуюся в одном небольшом пространстве воды, изменить все тоны и расположение частей — над водой яркая краска составляет контраст с синей, под водой холодная темная противоставляется золотистой. Кто посмел бы так безбоязненно противоречить обыкновенной привычке неопытного глаза находить в отражении передразнивание действительности? Но вознаграждение следует немедленно, так как перемена эта не только чрезвычайно приятна для глаза и превосходна
§ 9. Смелость и рассудительность, выказанные в соблюдении этой разницы
как целое, но и поверхность воды вследствие этого чувствуется столько же просторной, сколько ясной, глаз не останавливается на перевернутом изображении вещественного объекта, а на стихии, которая воспринимает его. В этом случае перед нами новое доказательство того, какое требуется тщательное изучение для того, чтобы наслаждаться произведениями Тернера; другой художник изменил бы по возможности отражение или смешал бы его; он не стал бы доискиваться, каким должно быть точное изменение, и если б мы попытались дать себе отчет об этом отражении, мы нашли бы его неверным или неточным. Но гениальный ум Тернера без усилия щедро сыплет знания на каждый мазок, и стоит нам только проследить хотя бы самые незначительные места в его произведениях, во всех деталях, чтобы найти в них всеобъемлющую работу глубочайшего мышления, все мельчайшие истины, говорящие нам о такой неутомимой тщательности, какой требуют произведения самой природы, и вызывающие нас на такое же изучение, как эти последние.
Есть, однако, еще другая особенность в манере Тернера писать гладкую воду; эта особенность хотя и не заслуживает такого восхищения, так как заключает в себе только механическое превосходство,
§ 10. Ткань поверхности в изображении спокойной воды у Тернера
тем не менее столь же удивительна и оригинальна; она состоит в том, что самым нежным оттенкам поверхности придается особая ткань, когда кроме неба или атмосферы очень мало имеется других отражений; эта ткань как раз в таких пунктах, где другие художники оставляют одну бумагу, придает поверхности Тернера превосходнейший вид настоящей жидкости. Невозможно сказать, каким образом это сделано; она имеет вид телесного цвета, но, конечно, не того телесного цвета, который употребляют другие художники; я видел, как к этому средству не раз прибегали безуспешно; при этом к ней присоединяются рассыпчатые мазки сухой кисти, которые никогда не могли бы быть наложены на телесный цвет и проглядывать сквозь него. Как пример механического превосходства, это одна из самых замечательных вещей в произведениях этого мастера; она доводит истину в его обработке воды до последней степени совершенства; она делает те части его произведений самыми привлекательными и восхитительными, которые по нежности и бледности их оттенка были бы слабы, походили бы на бумагу в руках всякого другого художника. Лучший образец этого рода, какой я могу дать, мне кажется, — пространство воды на картине Девенпорте с доками.
В конце концов, впрочем, в манере Тернера писать водную поверхность найдется больше, чем может объяснить какая бы то ни было философия отражения, больше,
§ 11. Его соединенные качества
чем можно достигнуть особым характером средств; в ней есть могущество и что-то необъяснимое, что не допускает никаких вопросов: почему и как? Возьмите, например, картину, изображающую солнце, заходящее за море в Венеции, написанную в 1843 году; относительно этой картины, впрочем, кроме ее воды можно еще отметить одно или два обстоятельства. Если читатель не бывал в Венеции, ему нужно сказать, что венецианские рыбачьи лодки почти без исключения имеют паруса, окрашенные в яркие цвета; их любимый рисунок в центре — это либо крест, либо большое солнце с массой лучей, а любимый цвет — красный, оранжевый или черный; синий встречается реже. Блеск этих парусов и ярких живописных флюгеров на верхушках мачт, когда все это залито солнечным светом, недоступен никакому искусству, но странно то, что хотя эти лодки постоянно встречаются на всех лагунах, один Тернер воспользовался ими. Ничто не могло бы быть передано более верно, чем лодка, а она была главным предметом в картине, с контуром ее паруса, выпуклостью его, точной высотой реи над палубой, с разделением ее на цвета, наконец, главным образом, с висящими вокруг ее боков корзинами рыбы. Все это, однако, сравнительно второстепенные заслуги, хотя этого нельзя сказать про блеск колорита, который художник вывел, правильно воспользовавшись этими обстоятельствами; особенная сила картины заключается в том, как написана поверхность моря там, где никакие отражения не помогали ему. Струя блестящего цвета падала с лодки, но это только в центре; вдали город и скученные лодки бросали вниз игривые линии, но и они все же оставляли по каждой стороне лодки большие пространства воды, ничего, кроме утреннего неба, не отражающей. И оно было разделено вздымающимся водоворотом, на длинных сторонах которого можно было видеть местный чистый аквамариновый цвет воды (прекрасный образец тонко подмеченной истины), но тем не менее
