узоров кожи. Там, где существует столько подробностей, достойных наблюдения, некоторые из них наверное будут преувеличены, другие же оставлены без внимания, что зависит от личного вкуса того или другого художника. Альбрехт Дюрер дал несколько блестящих примеров древесной структуры, но не обратил должного внимания на грацию крупных линий. У Тициана встречаем более широкий взгляд на этот вопрос, однако же (как выше замечено) благодаря своей привычке изображать живые фигуры он допускает излишнюю гибкость, так что иногда делает деревья похожими на водяные растения. Кривые линии дерева обладают особой, свойственной им неподатливостью, резко отличающей их от кривых, свойственных животному организму; эта косность не допускает возможности рисовать их по памяти или фантазировать; эта особенность такое тонкое явление, что нередко ускользает от внимания даже при самом тщательном изучении природы; она не превышает толщины штриха, проведенного карандашом.
Далее, способы разветвления верхних ветвей так разнообразны, капризны и изящны, что малейшее уклонение от них хотя бы на волосок может испортить все дело. Хотя иногда можно случайно избавиться от какой-нибудь докучливой неуклюжей ветки или улучшить группировку какими-нибудь незначительными изменениями, но пока копируются настоящие ветви, рука художника искажает их красивые изгибы даже в самых удачных своих усилиях передать их.
Эти две характерные особенности: косность дерева, сквозящая в мускульных линиях, и своеобразная грация верхних ветвей никем не были переданы так живо, как Тернером; он не только передает их лучше других художников, но может считаться единственным, который сумел их передавать. Лучший образец дерева, обладающего характерными чертами, мы видим в Liber Studiorum; особенно можно отметить Cephalus and Procris виды близ Grand Chartreuse Blair Athol, Juvenile Tricks и Hedging и Ditching; в английской серии Bolton Abbey представляет, быть может, самый характерный пример, в котором яснее всего высказалась манера Тернера.
Что касается расположения верхних ветвей, то картина Aesacus and Hesperie представляет, быть может, наиболее совершенный образец; с одной стороны, мы видим здесь абсолютную верность природе и простоту, а также свободу от всяких фантастических или свойственных животному царству очертаний, а с другой — изящную прихотливость линий. В числе йоркширских сюжетов наиболее характерны Aske Hall, Kirkby Lonsdale Churchyard и Brignall Church; из английских сюжетов: Warwick, Dartmouth Cove, Durham, и Chain Bridge над Тизом, причем рисунок кустарника на правой стороне был хорошо передан гравером, отличается особенной выразительностью воздушной перспективы и игрой света в сложной массе ветвей. Заглавная виньетка на Роджерсовых Plasures of Memory, а также виньетка к Chiefswood cottage в иллюстрациях к Скотту и Château de la belle Gabrielle, гравированная в книге для подарков принадлежат к числу самых изящных образцов и доступны всем. «Crossing the Brook» — только тем, кто знаком с галереей художника; во всех этих примерах изображение деревьев, а также разнообразная обработка этой темы в менее значительных произведениях художника являются единственными в своем роде; мы не встречаем ничего подобного в истории искусства.
Однако перейдем теперь к листве старинных художников и посмотрим, насколько достоинства ее выкупают недостатки, замеченные нами в изображении стволов.
§ 16. Листва в ее разнообразии и симметричности
Одна из самых характерных особенностей листвы состоит в том, что листья расположены на ветке с удивительной правильностью, но правильность эта видоизменяется до бесконечности, производя разнообразные эффекты. В каждой группе листьев мы заметим, что одни из них обращены к нам боком, представляя продольные линии, другие кажутся укороченными, некоторые перекрещиваются с соседними, иные перевернуты так или иначе или помещены отдельно от других, причем все они одинаковой формы, но они придают множеством самых странных и разнообразных форм группе; тень, падающая от некоторых листьев, прикрывая другие, придает всей массе смешанный характер, так что глаз различает только изящную и гибкую беспорядочную массу бесчисленных и разнообразных форм, и только на концах там и сям виднеются отдельные листки, форма которых ясно видна; или мы видим симметрическое соединение двух листов, которого вполне достаточно, чтобы выяснить индивидуальный характер и придать единство и грацию, но никогда в одной группе не повторяется точно такое расположение, как в другой, и глаз не может не чувствовать, что как бы ни было математически правильно строение отдельных частей, все же та совокупность, которую они составляют, так бесконечно разнообразна, что превосходит в этом отношении другие явления природы. Отломите ветку вяза фута в три длиной, покрытую листьями, и, положив перед собой на стол, попробуйте срисовать ее, переходя от листа к листу. Можно держать десять против одного (предполагая, что вы не будете поворачивать ее во время работы), что на всей ветви вы не найдете двух одинаковых по виду листьев. Быть может, вы не найдете даже одного полного листа. Одни из них представятся в косвенном или в укороченном виде, другие подогнуты или перекрещиваются с соседними листьями или затемняются ими и т. д. и хотя вся ветка будет иметь грациозный и симметричный вид, вы не в силах будете объяснить, чем он обусловливается, так как ни один штрих, ни одна линия не похожа на другую. Теперь обратимся к Гаспару Пуссену и возьмем одну из выделяющихся на небесном фоне ветвей его работы; вы можете сосчитать на ней все листья:
§ 17. Совершенная правильность у Г. Пуссена
первый лист, второй, третий, четвертый — все вместе составляют один пучок; пятый, шестой, седьмой и восьмой — второй пучок; девятый, десятый, одиннадцатый и двенадцатый — третий пучок; в каждом пучке по четыре листа: и что за листья! Каждый из них представляет точную копию соседнего, каждый притуплен и закруглен на конце (тогда как в природе все листья остроконечны, кроме листьев фигового дерева), и все они связаны стеблем и словно скреплены демоническими когтями, и этих когтей приходится по одному на каждый пучок.
Но если природа проявляет такое разнообразие, когда перед вами лежит отдельная ветка, то насколько же разнообразнее она тогда, когда вы смотрите на нее из отдаления и созерцаете всю совокупность ее бесконечных форм?
