выполнен Хиллиардом, которому граф Лейстер покровительствовал.
Собственные портреты, канонические прототипы которых создавал Хиллиард, «Рыжая Бесс» имела обыкновение дарить в знак своего расположения. На этих портретах ее облик не менялся десятилетиями: вытянутый овал очень бледного лица с острым подбородком, темно-карие глаза под высокими дугами едва заметных бровей, длинный тонкий нос с горбинкой, маленький рот с плотно сжатыми губами, золотисто-рыжие волосы. Символическая программа портрета выражалась цветом костюма и атрибутами (в их числе лютня – символ мира и гармонии, сито – символ девственности, заколка с пеликаном – символ самоотречения во имя нации, медальон с фениксом – символ неподвластности времени). Мастерская Хиллиарда производила и массовую продукцию – медальоны с изображением государыни, которые по доступной цене покупали все, кто хотел таким образом выказать свою преданность ей или просто следовать моде. Портрет Елизаветы I, воспроизводящий хиллиардовский прототип, украшал новое издание Библии и «Книгу общих молитв» [1270].
Однако Елизавету не назовешь щедрой меценаткой. Как любой другой заказчик, королева платила Хиллиарду по твердо установленной цене: три фунта за миниатюру. Женившись, Николас едва сводил концы с концами. Королева, вместо того чтобы увеличить Хиллиарду жалованье, позволила ему попытать счастья во Франции при дворе претендента на ее руку герцога Алансонского [1271].
Хиллиард-миниатюрист понимал суть своего искусства иначе, нежели его предшественники. У слабо рисовавшего Хоренбута был дар декоративиста. В ювелирной оправе его портреты приятны на вид, но лица на них скучны и неприветливы, потому что нарисованы топорно и никогда не глядят навстречу вам (за исключением переведенных в миниатюру портретов Гольбейна). У Гольбейна же, виртуозного рисовальщика, портреты получались чудо как выпуклыми и живыми, но, будучи заключены в драгоценную оправу, они не входят с ней в обоюдовыгодную игру. Оправа сама по себе, портрет сам по себе. Его миниатюры лучше выглядели бы в альбомах, при условии, что вокруг не будет орнамента.
Хиллиарду удавалось соединить преимущества миниатюр Хоренбута и Гольбейна, не жертвуя ни декоративной прелестью этих вещиц, ни их магической жизненностью. А магия портрета была для англичан очень важна. Ибо, как сказали бы сейчас сторонники одной мистической доктрины, Елизаветинская эпоха – это взрыв английской пассионарности. Авантюризм, отвага, предприимчивость, подвижность «новой аристократии», сплотившейся вокруг королевы Елизаветы, беспрецедентны. Оказавшись главной соперницей Испании в борьбе за мировое господство, маленькая Англия добивалась все большего перевеса в свою пользу. Терпение Филиппа II истощилось. В 1588 году он послал к берегам Англии 132 судна с 2600 пушками на борту – Непобедимую армаду, которая должна была высадить на остров восемнадцатитысячный десант, чтобы навсегда покончить с самоуправством англичан, этих нищих и свирепых еретиков, осмелившихся посягать на основы кастильского католического миропорядка. Судьба островного королевства повисла на волоске. Но сама природа вступилась за Англию. Буря растерзала испанские корабли, а то, что еще могло плавать, пустили ко дну ребята Фрэнсиса Дрейка. В Лондоне изготовили золотые памятные медальоны с изображениями Елизаветы [1272]. Глобус под рукой Елизаветы на ее портрете, исполненном Джорджем Гауэром и названном «Армада» [1273], глобус под рукой сэра Фрэнсиса Дрейка [1274] – прозрачные намеки на то, что Англия становится владычицей морей.
Противу зол и ужасов войны Самой природой сложенная крепость, Счастливейшего племени отчизна, Сей мир особый, дивный сей алмаз В серебряной оправе океана, Который, словно замковой стеной Иль рвом защитным, ограждает остров От зависти не столь счастливых стран —
таков образ Англии у Шекспира [1275].
Почему энергичные, непоседливые, рыскавшие по всем морям и океанам джентльмены удачи любили выглядеть на своих миниатюрных портретах томными, мечтательными, печальными? Ответ в популярности комплекса идей и чувств, сопряженных с понятием меланхолии. В английских миниатюрных портретах представлены три разновидности меланхолии.
Прежде всего – «благородная меланхолия» («melancholia generosa»), о которой на острове узнали благодаря учению флорентийского неоплатоника Марсилио Фичино, восходящему к псевдоаристотелевскому трактату «Problemata». Человек меланхолического склада, легко и сильно возбудимый, всю жизнь идет по узкой тропе между безднами отчаяния и вершинами творческой продуктивности в поэзии, философии и политике [1276]. Английские рыцари удачи легко приспособили эту теорию к жизненной философии авантюрного риска, которая, грубо говоря, сводится к формуле «все или ничего». Внушить окружающим, что ты «благородный меланхолик», – верное средство продемонстрировать бесстрашие перед вызовами Фортуны, поднять в цене свою индивидуальность и заявить об эксклюзивном праве на modus vivendi (образ жизни), не пересекающийся с твоими общественными обязанностями.
Последнее напоминает «островную» сторону жизни венецианских аристократов. Но ее художественная интерпретация севернее Ла-Манша не та, что на Лагуне. Венецианец на портрете не расслабляется, не велит изображать себя в таких позах, когда и зрителю вроде бы неловко оставаться на ногах. Мечту венецианца о «золотом веке» воплощает не сам он, а персонажи мифологических картин или юноши, музицирующие в компании нимф. Венецианец говорит друзьям: «Не верьте моему портрету, верьте моей мечте – вот она перед вами, на картине». Англичанин же самолично мечтает на медальоне, который его друг или возлюбленная носит на груди. Он шепчет: «Вот я перед тобой. Догадываешься, о чем мои мечты?» Диапазон разгадок шире венецианской пасторали. Мечтания островных поэтов, философов и политиков не столь чувственны, как у венецианцев; они не устремлены в погоню за утраченным «золотым веком». Английский миниатюрный портрет, в отличие от венецианских картин, не отсылает владельца к каким-то текстам. Он порождает в душе и уме адресата новые ассоциации, смысловые отголоски и рифмы. Персонажи миниатюрных портретов дорожат своим одиночеством. Но разум и чувство подсказывают им, что не надо утаивать свою меланхолию от близких и дорогих им людей. Напротив, надо всячески ее демонстрировать. В глазах современников Хиллиарда миниатюрный портрет, утверждая культ «благородной меланхолии», говорил о глубокой причастности заказчика и адресата ко всей духовной атмосфере Елизаветинской эпохи.
Вторая разновидность меланхолии, признаки которой часто встречаются на английских миниатюрных портретах, – та, что вызывается неразделенной любовной страстью. Знаток этого недуга Роберт Бертон назвал страсть «громом и молнией душевного смятения». Иное определение этого душевного состояния у того же Бертона – «рыцарская меланхолия».
