Он описывает ее в таких стихах:Любовь свою, мне мнится, обнимаю, Свои ей чувства пылко изъясняю. О, миг блаженства я тогда вкушаю И словно в кущах рая пребываю. Как сладко мне тогда воображенье Сулит любви бессмертной упоенье. Все прочее – тщета в сравненье с ней — Сладчайшей Меланхолией моей. Когда ж любви моей я муки числю: Ночей бессонных горестные мысли И пытку ревности, жестокий жребий свой, И позднее раскаянье, унесшее покой, — Нет хуже, злее муки, чем любовь, — Отравлена душа, отравлена вся кровь. Что беды прочие тогда в сравненье с ней — Жестокой Меланхолией моей [1277].
Третий вид меланхолии порождался разлукой, памятью о тех, кого еще ждут или уже не ждут, и тревожным воображением [1278]. Жизнь новых властителей морей – английских мореплавателей, купцов, пиратов, служивших королеве Елизавете, – была полна опасностей [1279]. В любой момент портрет, выражавший меланхолию в первом или втором из названных нами смыслов, мог превратиться в знак утраты – временной или невозвратимой. Увезти с собой на память о дорогом тебе человеке амулет с его изображением, оставив ему свой амулет, – об этом стоило позаботиться независимо от того, веришь ли ты или не веришь в благосклонность Фортуны. Каким же хотел видеть себя заказчик портрета, если не погруженным в печаль? [1280]
Большой портрет с собой не унесешь, а медальон можно хранить в шкатулке или вовсе не расставаться с ним никогда. Вот почему в елизаветинской Англии привился жанр портретной миниатюры, в отличие от Нидерландов и Германии, где станковый портрет, наряду с пейзажем, бытовым жанром и натюрмортом, служил украшением более или менее благоустроенного жилища. В Англии не человек шел к портрету, который высокомерно допускал бы его к себе в кабинете, портретной галерее или парадном зале, – напротив, портрет повсюду сопровождал человека как овеществленная память о другом человеке [1281]. Это симптом развившейся культуры чувств [1282]. Джон Донн, младший современник Хиллиарда, писал, отправляясь далеко на юг отбивать у испанцев порт Кадис:
Возьми на память мой портрет; а твой — В груди, как сердце, навсегда со мной. Дарю лишь тень, но снизойди к даренью; Ведь я умру – и тень сольется с тенью. 〈…〉 Мой прежний облик воскресит портрет, И ты поймешь: сравненье не во вред Тому, кто сердцем не переменился И обожать тебя не разучился. Пока он был за красоту любим, Любовь питалась молоком грудным; Но в зрелых летах ей уже некстати Питаться тем, что годно для дитяти [1283].
Превратив портрет в средство выражения верности и благодарности, любви, надежды и печали, англичане обнаруживают, что на овальных картоночках, заключенных в металлическую оправу, они могут выглядеть непринужденно, как среди самых близких людей. «Мой дом – моя крепость» – гласит английская пословица. В XVI веке вы нигде, кроме как в Англии, не увидите на портрете человека, мечтательно вдыхающего в саду благоухание роз либо растянувшегося на траве.
Хиллиард первым понял, что портрет овальной формы эффектнее круглого, потому что позволяет изобразить человека более энергичным и статным, как бы стоя́щим, тогда как портрет-тондо подходит скорее для человека, который не хочет держать голову гордо [1284]. Он понял и то, что портреты надо писать свободно и легко, не корпя над мелочами, – так чтобы портрет не казался проемом в иное пространство, а был бы изящным предметом роскоши. Вещь, не создающая иллюзию проема, выглядит прочно, надежно. Ей можно доверять, как честному слову друга. И еще он понял, что легкостью и энергией письма усиливается магическая жизненность портрета, ибо свойства живописного исполнения невольно переносятся людьми на характер изображенного человека.
В своем трактате о миниатюрной живописи он превозносит это искусство за то, что миниатюра «кажется не подобием, а самой вещью»; за нежность миниатюр и за то, что они не служат для обстановки домов; за то, что миниатюрист может заниматься своим делом так, что даже близкие этого не заметят, а может, если захочет, и бросить работу. Все это делает миниатюрную живопись занятием, к которому следует допускать только джентльменов. Хиллиард убежден в магической пользе своего искусства: оно дает художнику наслаждение, помогает ему избежать дурных случайностей, избавляет его от горя и печали, излечивает его гнев и заполняет время. Самое же для нас интересное – миниатюра отгоняет меланхолию [1285]. По мнению Хиллиарда, состояние меланхолии противопоказано искусству: чем впадать в меланхолию, пусть-ка лучше молодые джентльмены осваивают искусство миниатюры и пишут портреты своих современников, которые хотят казаться меланхоликами.
Главнейшее наставление Хиллиарда миниатюристу – «соблюдение чистоты и опрятности во всем, что он делает». «Одежда его пусть будет из шелка… и пусть он не надевает на себя ничего тесного». Это место трактата напоминает знаменитый пассаж Леонардо да Винчи [1286], что неудивительно: Хиллиард тоже ставит живопись выше скульптуры. «Остерегайтесь трогать ваше произведение пальцами или чем-нибудь твердым, – продолжает он, – а обметайте его чистой кистью или белым пером; не дышите над ним, особенно в холодную погоду; старайтесь, чтобы на него не падала перхоть с волос; остерегайтесь разговаривать, стоя над миниатюрой, ибо мельчайшую брызгу слюны нельзя будет свести, если она попадет на лицо
