Акцент в 1830-е годы с законченных полотен перемещается на малоформатные портреты — этюды. Призванные ранее быть лишь подсобным материалом, они теперь определяют творческую «температуру». По вдохновенному мастерству исполнения и полноте выражения при минимальных средствах они значительно превосходят большие полотна.
В основе таких портретов-этюдов лежит первоначальное живое впечатление и непосредственный контакт с натурой, по-прежнему являющийся для художника сильнейшим творческим импульсом. Малоформатные произведения Тропинина ранее не привлекали внимания исследователей, да и сам художник, вероятно, видел в них прежде всего вспомогательный материал. Как правило, они остались не подписанными. Таковы портрет Джона Филда, опубликованный М. Ю. Барановской, портрет неизвестного и портрет Аркадия Ираклиевича Моркова из собрания Третьяковской галереи.
Психологизм всегда был чужд творчеству Василия Андреевича, однако на протяжении лет можно проследить периодическое обращение его к великому мастеру психологического портрета — Рембрандту. К системе рембрандтовского колорита с глубокой насыщенностью темных тонов Тропинин прибегал в тех случаях, когда модель требовала углубления во внутренний душевный мир, превалирующий по яркости и силе над внешним проявлением характера.
В конце 1820-х — начале 1830-х годов наиболее интересным произведением этого рода является портрет сибиряка Василия Марковича Яковлева. Высокого роста, с выразительными чертами лица, в свободной, типа армяка, одежде, с красным шарфом на шее, Яковлев, по свидетельству современника, был написан «экспромтом, в рембрандтовском тоне». То, что Тропинин не мог позволить себе в заказных портретах, где несведущие заказчики могли обвинить его в поспешности и небрежности, в этом, исполненном «по дружбе», как говорил художник, полотне явилось залогом выразительной цельности сильного и яркого образа. Однако подобные портреты, заставляющие вспомнить лучшие полотна 1810-х годов, теперь, в 1830-е годы, — редкость.
Мотивы Грёза, к которым периодически обращался Тропинин в оправдание ходячего мнения о нем среди московских любителей как о «русском Грёзе», теперь приобрели неприятное сентиментально-слезливое выражение. «Мальчик, оплакивающий умершую птичку» 1829 года свидетельствует о том, что и тема и ее трактовка полностью изжили себя и стали ложными.
Зато продолжение работы над типом простого трудового человека, типом, максимально приближенным к жизни, без условной идеализации натуры, приносит Тропинину успех. В 1829 году он пишет так называемый «Портрет матери», принадлежащий Тамбовскому областному художественному музею. Лишь условно можно назвать это произведение портретом, это жанровая картина, в которой устранено все, характеризующее какое-либо определенное лицо. Перед нами пожилая русская женщина. Голова ее повязана темным платком холодного красноватого оттенка, на плечах кирпично-красная шаль, скрывающая всю фигуру; лишь у горла изображенной видна узкая светло-сиреневая полоска домашней кофты. Женщина сидит у столика, на котором — забытое ею вязанье. Художник выделяет освещенное лицо, выражающее беспокойное напряжение, и крупную, натруженную руку на темном фоне одежды. Поза ее устойчивая, привычная. Так сидят у постели тяжелобольного, сидят часами, сидят неподвижно, исполненные забот и тревоги.
Сложный колорит картины, построенный на вариации одного цвета разной интенсивности — от темно-вишневого до совсем светлого розовато-сиреневого, сопутствует усложненной внутренней характеристике изображенной.
Контраст между покойной устойчивостью силуэта и беспокойным выражением лица сообщает изображенной внутреннюю напряженность. И это особенно бросается в глаза при сравнении с гармоническим покоем «Старика нищего», написанного шесть лет назад, в 1823 году.
«Портрет матери» [45] открывает новый ряд жанровых полотен, в которых задача предельно правдивой передачи жизни сочетается с задачами живописно-художественными. Человек умиротворенный, ограниченный узкими рамками повседневной домашней жизни, приходит на смену действенному человеку предыдущей эпохи.
Труд, каким он изображен в картинах Тропинина начиная с середины 1830-х годов, — спокойный и неторопливый, дает человеку удовлетворение, но лишен той радости, которой были полны «Кружевница» и «Золотошвейка»; в нем нет и вдохновения, наполнявшего когда-то обращенный к зрителю взгляд «Каменщика».
В картине «Старик, обстругивающий костыль» 1834 года впервые мы не видим глаз человека, тогда как на прежних полотнах именно глаза всегда главенствовали в изображении. Видимо, художник умышленно устранил все выходящее за рамки обычного, будничного. Здесь мы встречаемся с приемом, который впоследствии станет характерным для позднего творчества Тропинина: поверх легко и свободно, без детальной проработки написанного изображения нанесены тонкие белильные прожилки, с помощью которых акцентируется редкая бородка старика, морщины на его лице и руках.
Любопытен исполненный тогда же и большой неоконченный этюд под названием «Сплетница». Женщина на нем как бы косится на зрителя, улыбающиеся губы ее поджаты, жест руки нарочито-доверительный, как бы приглашающий послушать любопытную новость.
Этюд позволяет проследить живописную манеру художника от подмалевка в правой части холста до почти законченной головы и правой руки женщины. Поверх основного оливково-зеленого тона темной краской и белилами слабо намечены складки левого рукава, очертание руки, держащей какой-то предмет — карты или письмо. В одежде по теплому коричневому подмалевку положены широкие мазки более светлой на свету и темной в тенях краски, обозначающие складки ткани. Так же, только менее широкой кистью, легко прописана шаль на груди спокойного красного тона. Прозрачный слой жидко разведенных белил, оттененных сажей, передает тонкую белую ткань правого рукава. И по-прежнему гладко, лессировками написаны лицо и правая рука с как бы просвечивающей кожей. Хорошо видна последовательность наложения краски: темно-золотистой, прозрачной в тенях, плотной белой и розовой — на свету. Веки еще лишены ресниц, брови обозначены лишь просвечивающей полосой подмалевка, но карие глаза уже живут и хитро смотрят на зрителя. Мазочки чистой голубой, желтой и белой красок придают блеск гладко причесанным каштановым волосам; пятнышко красного рефлекса на гребне подчеркивает объем головы.
Такие отдельные яркие мазочки, при общей приглушенной тональности, несущие в себе новое отношение к живописному строю, встретим мы и в небольшом полотне, изображающем известный уже нам тип украинца с палкой. Видимо, картина эта явилась результатом каких-то важных для художника поисков, поэтому она подписана и датирована 1836 годом, хотя полотна такого типа Тропинин редко подписывал.
Быть предельно скупым в средствах выражения, класть краску на холст только там, где это совершенно необходимо, — этот тезис будто защищает художник другим своим небольшим полотном с изображением мальчика-живописца. Очищенная и промытая от многолетних наслоений, картина на первый взгляд показалась смытой по вине реставратора — так необычна манера письма художника, оставившего в подмалевке лишь слегка прописанными целые куски полотна. Однако именно эти части убедительно передают легкую прозрачную тень, падающую на лицо и фигуру мальчика. В освещенных же местах холст по-прежнему плотно прописан лессировками, тронут сочными бликами.
«Юный художник» — единственное из жанровых произведений, сохранившее черты высокой поэзии тропининского искусства 1820-х годов. В нем продолжает звучать оптимистическая устремленность в будущее «ранних мальчиков». Возможно, что созданный в начале 1830-х годов «Юный художник» явился в предвидении того нового большого дела, которое не могло оставить Тропинина равнодушным и которому он в следующие годы отдался со всей любовью и бескорыстием своей души. Это была педагогическая деятельность.
С 1 июля 1833 года в Москве официально начал действовать публичный художественный класс, одной из главных задач которого было развитие народных талантов, обучение искусству людей неимущих. А десять лет спустя Тропинин был избран в почетные члены Московского художественного общества за то, что он «без всякой обязанности, из особого усердия постоянно посещал класс и содействовал своими советами в его успехах». Во главе организации Московского художественного класса стал декабрист Михаил Федорович Орлов, для которого, ввиду невозможности продолжать военное и политическое поприще, искусство стало одним из главных занятий. Таким образом, передовое мировоззрение, революционная теория, унаследованные от декабристов, нашли свое продолжение в осмысливании и практике изобразительного искусства. Герцен в «Былом и думах» писал: «Москва входила в ту эпоху возбужденности умственных интересов, когда литературные вопросы, за невозможностью политических, становятся вопросами жизни».
