нет более законченного и тонкого, ничего более благородного по чувству, как творения этих двух художников. В качестве свидетельств об архитектуре они — лучшее, что только могло бы быть у нас: все золоченые части выходят золотыми и в картине, так что нельзя впасть в ошибку или смешать их с желтым цветом под лучами света; все фрески и мозаика переданы с абсолютной точностью и верностью. И тем не менее они ни в коем случае не образцы совершенной архитектурной живописи; в них мало света и теней; в них совершенно не видно осмысленного отношения к тем зависящим от времени эффектам, о которых мы говорили выше; таким образом, в передаче характера рельефов, его величавости, глубины или мрачности изображение далеко неудовлетворительно и, сверх того, лишено жизни вследствие самой своей красоты, потому что следы времени и эффекты, притекающие от пользования зданием, от его обитаемости, совершенно устраняются, — совершенно законно в этих примерах (потому что вся архитектура этих художников служит задним планом для религиозных картин), но совершенно неправильно, если смотреть только на одну архитектуру. Здесь нет даже попытки к соблюдению воздушной перспективы; употребление настоящего золота в орнаментах всяких расстояний и полное выражение их деталей, насколько это допускает масштаб, требуемый перспективой, уже одно это способно помешать подобной попытке, разве только если бы вместо Джентиле и Карпачио мы имели дело с художниками, гораздо более опытными в эффектах. Но при всех этих несообразностях Джентилево изображение церкви Святого Марка есть лучшее изображение этой церкви из всех мне известных. И я думаю, что примирение настоящей воздушной перспективы и светотени с блеском и достоинствами, которые достигаются позолотой и тщательной выработкой деталей, — такое примирение есть задача, которую предстоит еще разрешить. С помощью дагеротипа и уроков колорита, преподанных нам позднейшими венецианцами, мы обязаны теперь быть способными к выполнению такой задачи; обязаны тем более, что правильное употребление золота объясняет нам величайший из мастеров эффекта, каких произвела сама Венеция, именно Тинторет. Он в высшей степени изящно применил золото в ступенях, по которым спускается юная Мадонна, в его большой картине, в церкви Madonna dell’Orto. Перуджино применяет золото также с необыкновенным изяществом, пользуясь им часто для изображения золотистого света на отдаленных деревьях и яркого света на волосах, и при этом он не упускает из виду относительности расстояния.
Великая группа венецианских художников, которая довела до высшего для того времени развития пейзажную живопись, оставила, как мы уже видели, мало поучительного в архитектурной живописи.
§ 29. И веницианцев вообще
Я не могу понять причин этого, потому что ни Тициан, ни Тинторетто, кажется, не пренебрегали ничем, что дает разнообразие формы или краски, особенно последний спускался до самых ничтожных деталей, как, например, в великолепной ковровой живописи на картине Дож Мочениго; можно было бы ожидать, что в богатых красках Святого Марка и в роскошных фантастических громадах византийских дворцов они должны найти на чем остановиться с восторгом, над чем тщательно поработать; между тем мы не видим этого; хотя им часто приходится вводить в задний план своих картин части венецианской архитектуры, такие части всегда трактованы ими торопливо и неверно; характер здания часто совершенно утрачивается и никогда не выступает ярче в живописи. В картине Тициана Вера вид Венеции внизу сделан быстро и небрежно, дома наклоняются то в одну, то в другую сторону и лишены колорита, море — мертвого серо-зеленого цвета, корабельные паруса — просто мазки кисти; самое неизвестное из тернеровских изображений Венеции покажется замечательным рядом с этой картиной. А Тинторето в той самой картине, в которой он так тщательно изобразил ковер, создал обычную композицию эпохи Ренессанса вместо изображения Святого Марка; для заднего плана он выбрал сторону Sansovino этой Piazzeta; причем даже ее он изобразил так небрежно, что пропала вся симметричность и красота ее рисунка, и так легко, что линии отдаленного моря, краски которого были положены прежде всего, проглядывают сквозь все колонны. Доказательства его богатого таланта видны во всем, чего бы он ни коснулся, но вполне его силы никогда не направлялись на эти сюжеты. Больше места уделяет архитектуре Паоло Веронезе, но и его архитектурные изображения являются только намеками и были бы совершенно фальшивы, если бы не служили рамкой и задним планом для фигур. То же можно сказать относительно Рафаэля и римских школ.
Впрочем, если упомянутые художники взяли мало дани с архитектуры для своего собственного искусства, то своим искусством они сделали прекрасный подарок архитектуре, и стены Венеции, которые раньше брали свои цвета, кажется,
§ 30. Фресковая наружная живопись венецианцев. Каналетто
в рисунках арабского стиля, одушевили человеческой жизнью Джорджоне, Тициан, Тинторет и Веронезе. Из произведений Тинторетто и Тициана не остается, кажется, в настоящее время ничего. Две фигуры, созданные Джорджоне, можно еще разглядеть на fondaco de’Tedeschi. Одна из них, удивительно сохранившаяся, видна издалека сверху и снизу Rialto; она горит, как отблеск вечерней зари. Две фигуры кисти Веронезе можно было также рассмотреть до последнего времени; еще и сейчас остались голова и руки одной из них и несколько прекрасных оливковых ветвей возле другой; фигура совершенно стерта большими черными буквами надписи на белой доске; существованием этой доски мы обязаны некстати прорвавшемуся восторгу жителей округа по отношению к их недавнему пастырю [28]. Впрочем, судя по той быстроте, с которой идет вперед разрушение в настоящее время, принимая в расчет, что через семь-восемь лет Венеция потеряет всякое право на внимание, за исключением зданий, непосредственно прилегающих к площади Святого Марка, а также более крупных церквей, — принимая все это в расчет, можно прийти к заключению, что настоящего падения своего Венеция, во всяком случае, достигла главным образом в последние сорок лет. Пусть читатель соберет те крохи и следы, которые можно еще собрать из-под штукатурки и живописи итальянских комитетов вкуса, из-под салонных нововедений англичан и немцев, поселившихся в Венеции, и пусть он нарисует в своем воображении прежнюю Венецию, такой, какой она была до своего падения. Пусть он глядит с Lido или Fusina, мысленно восстановит среди леса башен те сто
