В том же изумительно плодотворном для поэта 1935 году он пишет «Светлану», колыбельную, снова меняя характер поэтической беседы с читателем.
Элегически мягкий, как бы приглушённый пейзаж — не вообще пейзаж, а русский, с берёзой и рожью, — плавно переходит в широкую картину мира:
Где-то плещут океаны,
Спят медузы на волне.
В зоопарке пеликаны
Видят Африку во сне.
Черепаха рядом дремлет,
Слон стоит, закрыв глаза.
Снятся им родные земли
И над землями гроза.
Так же мягки, неторопливы и как будто спокойны строфы.
Но — «над землями гроза». Словно отдаленная тревога, словно отзвук событий, которые гудят в телеграфных проводах мира, входит с этой строкой в стихотворение.
Не забудем: 1935 год — время первых фашистских угроз!
Да, мы не ошиблись — именно об этой грозе думает поэт. Взглянув на мир, он возвращается мыслью на родину, к её далёкой границе.
Сонно на реке Амуре
Шевельнулись камыши,
Тонкие качнулись травы,
Лес как вкопанный стоит…
Ещё всё спокойно. Но, пожалуй, это предгрозовая тишь. Качнулись травы, лес как вкопанный стоит… Смутно чувствуется тут настороженность. И снова мы не ошиблись:
У далёкой
У заставы
Часовой в лесу не спит.
Он стоит,
Над ним зарницы,
Он глядит на облака:
Над его ружьём границу
Переходят облака.
На зверей они похожи,
Только их нельзя поймать…
Образ часового, охраняющего сон Светланы, — штрих, который оформляет стихотворение, раскрывает его внутренний смысл. Появление этого образа подготовлено грозой над дальними землями, предгрозовой тишью у наших рубежей.
Оказывается, это характерно для Михалкова — умение, сохраняя единство поэтического повествования, его стиль, тональность, внешне неприметно, а внутренне резко повернуть тему, придать ей значительность, которую нельзя угадать по первым строкам. И это в самых разных жанрах — и в балладе о весёлом туристе, и в написанном как будто только для забавы стихотворении «А что у вас?», и в лирической колыбельной.
«Нейтральный» поэтический рассказ оказывается подготовкой к выраженной в той же системе образов, что и начальные строфы, разработке политической или моральной темы.
Образ часового входит в «Светлану» суровым предупреждением о грядущих испытаниях, как образ могучего бронепоезда в лирический рассказ Гайдара «Чук и Гек» о счастливой ребячьей жизни.
«Грозно торчали из башен укутанные брезентом орудия. Красноармейцы весело топали, смеялись и, хлопая варежками, отогревали руки. Но один человек в кожанке стоял возле бронепоезда молчалив и задумчив. И Чук с Геком решили, что это, конечно, командир, который стоит и ожидает, не придет ли приказ от Ворошилова открыть против кого-нибудь бой».
Всё ближе гроза — поэт, живущий интересами своей страны, чувствует, как повышается давление политической атмосферы, и он говорит со своими читателями, с детьми, о том, что волнует его самого.
Это стало возможным, потому что прошло время, когда писатели говорили с детьми снисходительно, свысока, как с несмышлёнышами или как с недоразвитыми взрослыми.
Почему в подавляющей своей части непоэтичными были в старину стихи для детей? Почему они нагоняли тоску, если пытались воспитывать, и вызывали зевоту, если стремились развлечь? Их авторы даже не пытались говорить с детьми о том, что их самих волнует, не делились с читателями своими мыслями и переживаниями. Естественное следствие этого — вялый, нарочитый, придуманный стих.
Детский мир словно стеной был отгорожен от мира взрослых. Литераторы приходили в гости к детям с набором стихотворных игрушек, сработанных по макетам, которые переходили из поколения в поколение. Ремесленники, изготовлявшие их, опирались не на подлинные интересы детей, а на своё очень неточное представление об этих интересах, питавшееся традициями сперва крепостнического, а потом буржуазного воспитания.
Советские поэты вывели детей из искусственно ограниченного мира, разрушили стену между взрослыми и детскими интересами, заговорили о том, что важно было им, поэтам, важно народу, стране. Подходящие формы для большого разговора с детьми они нашли в арсеналах подлинной поэзии, а не в мусорных кучах стихоплётства. Тогда работа детских поэтов стала вдохновенной и книги их — могучим средством воспитания ума и сердца советских детей.
Сегодня детский поэт ищет сюжеты, образы, ритмы, соответствующие не малой будто бы способности детей воспринимать сложные явления жизни и подлинное искусство, а особенностям их восприятия, их психики.
Всё ближе гроза — и всё настойчивее говорит Михалков со своими читателями о том, что его волнует. Бои в Испании — первое наступление фашизма. Михалкову важно рассказать не о самых боях и событиях — о них школьники услышат на пионерских сборах и дома. Поэт создаёт образы борцов за свободу, героев, чтобы они стали высоким примером самоотверженного служения народу.
Ведь и читателю рано или поздно предстоит борьба — гром рокочет.
Какую же форму избрать для этого важного разговора, в котором нет места ни шутке, ни гиперболе?
Михалков выбирает балладу — торжественную, лаконичную, грозную. Не о сражениях, где в боевом строю легче быть отважным — на миру и смерть красна! — а о поведении бойцов в плену, под пыткой, о величайшем и труднейшем испытании верности и мужества, с глазу на глаз с палачом, — вот о чём говорит поэт.
Жили три друга товарища
В маленьком городе Эн.
Были три друга товарища
Взяты фашистами в плен.
Сдержанны, суровы строфы баллады. Каждое слово весомо, каждая строка передаёт только факт, во всём стихотворении лишь одна скупая характеристика поведения пленного, только один эпитет:
Умер, ни слова не вымолвив,
Как настоящий герой.
Так погибли под пытками два товарища.
Третий товарищ не вытерпел,
Третий — язык развязал.
— Не о чем нам разговаривать! —
Он перед смертью сказал.
Это четверостишие создает сюжет стихотворения. Начало строфы наталкивает на мысль, будто третий товарищ окажется изменником. Тут драматическая кульминация стихотворения. Следующее двустишие опровергает предположение, даёт читателю понять, что стойкость борцов за свободу — типичная, неотъемлемая их черта. Лаконичность и энергия этой строфы определяет эмоциональную силу стихотворения.
Строгость построения и выбора слов, драматическая выразительность баллады были новой и важной поэтической победой Михалкова. Стремясь мобилизовать чувство и разум читателей, сделать для них борьбу испанского народа против фашизма личным переживанием, вызывающим взволнованные и важные мысли, Михалков снова нашел форму, отлично соответствующую характеру темы.
Работу воспитателя Михалков ведёт непрерывно, от года к году, от стиха к стиху и — очень важная черта — обычно опираясь на события сегодняшнего дня. Он хочет не только поэтическим словом раскрыть смысл и значение этих событий, но и подготовить читателя к предстоящей ему жизненной борьбе.
Забота о воспитании коммунистической морали, воспитании стойкости и честности, преданности интересам народа, стремление приобщить ребят к заботам и радостям сегодняшнего дня страны роднят поэзию Михалкова с прозой Гайдара.
Мы упоминали о том, как у Михалкова и у Гайдара грозная нота предупреждения о грядущих боях входит в произведения самые мирные. Сопоставление можно продолжить. Гайдар написал «Военную тайну» и включил в неё сказку о Мальчише-Кибальчише, которого пытали враги, но он не выдал секрет мощи советского народа. Михалков в поэме «Миша Корольков» рассказывает о мальчике, у которого японцы пытались выведать сведения о Сахалине, приманивая его шоколадом и угрожая ему плёткой.
Ты расскажешь, мы запишем,
Нас не слышат — мы вдвоем.
И тогда ответил Миша:
— Мы своих не выдаём!
Мотив отваги, нужной, чтобы сохранить верность родине под пыткой или под угрозой пытки, наедине с палачом («нас не слышат — мы вдвоем»), который в «Трёх товарищах» был подтекстом, в «Мише Королькове» стал основой сюжета.
Не каким-либо взаимовлиянием объясняется близость мотивов в творчестве Гайдара и Михалкова, а равным стремлением ввести читателя в круг идей и событий времени.
Гроза разразилась. Осмыслить события Отечественной войны, показать величие победы, послевоенный подъём страны — вот задача, которую поставил себе Михалков в большом произведении, озаглавленном «Быль для детей».
