Такова и художественная задача. В «Голосах» В. Маканин пишет (в том числе анализируя и свои собственные сочинения): «…вдруг понимаешь, что не человек ходит по твоей повести, а расхаживает там пять-шесть его черточек, не более того. Именно так: одно из первых отрезвлений пишущего и одна из первых его утрат это горестное сознание, что живой в нашем деле не участвует… Возникает ощущение… что тебе по силам, может быть, изображение быта, мыслей, дней и ночей людских, черточек и штрихов характера, но сами-то живые в стороне…»
Самокритичное и точное наблюдение.
Маканин нащупал только один выход — в живом человеке. Уйти от конструкции. Уйти от антитез. Антитеза «сильный — слабый» так же уязвима, как «положительный — отрицательный». Бегом от добра — тоже не спасешься. Маканин взял да и ударил топором по конструкции. Получились «Голоса», с разбитой композицией, с отсутствием той самой «железной логики», по которой, например, Семен Разин обязательно и непременно оказывался у того самого корыта. По которой Игорь Петрович обязательно в конце концов таскал мебель и сдавался, писал проходные и бездарные повести, становился Старохатовым.
Пока что, правда, он еще не хочет — или не может — собрать. Все эти живые голоса вырвались наружу, он дал им волю, свободу, непредсказуемость. Задача — еще давит. Маканин до сих пор, например, любит все пояснять, не забывает прокомментировать, истолковать («…В переводе на наши дни это звучит, по-видимому, так: первое движение интеллекта…» и так далее). Но борьба со стереотипами — даже самыми наимоднейшими — идет с напряженностью.
Это все о том, что касается профессиональной, конструкторской стороны дела.
А как же с добром? С истиной? С любовью?
«И странная жалость постепенно проникает в меня», — пишет автор в «Голосах». «И вновь ломаешь голову, и вновь не знаешь, как оно будет жестче и как гуманнее, — вроде бы понял и запомнил, но сквозь суд свой, и сквозь недолгую агрессивность все-то слышишь эту трогательную и мягкую ноту. Вроде бы как в себе носишь: не судья».
Предметом критической дискуссии последних лет стал вопрос об авторской позиции в прозе Маканина.
Наличие этой позиции в принципе ставилось под сомнение.
А. Казинцев: «Произведения В. Маканина, и в первую очередь „Предтеча“, оказываются оправданием — пусть непреднамеренным — людей ситуации, игр морали» («Игра на понижение». — «Литературное обозрение», 1983, № 10).
Другие критики отстаивали противоположную точку зрения.
А. Бочаров: «Твердая нравственная позиция — основа художественного мира маканинской прозы» («Дружба народов», 1984, № 1).
Действительно, авторская позиция писателя не сформулирована в тексте. Трудно обнаружить и открытый пафос, услышать откровенный голос писателя. Маканин принципиально избегает открытости; он «уклончив», «скрытен» художественно. Недаром он не дает интервью, не вступает в беседы с критиками, не оповещает публику о своих замыслах и идеях. В этом — серьезное отличие его от товарищей по поколению «сорокалетних», выступающих активно со статьями, рецензиями (Р. Киреев, А. Курчаткин, А. Афанасьев), даже — со своеобразными «манифестами» поколения.
Маканин не «манифестирует». Обнаружить авторскую позицию «наскоком» затруднительно — настолько маканинская проза сдержанна по интонации. Иронией, сказом, гротеском автор частенько уводит читателей в сторону, так сказать, заметает следы. Чуть только, под обаянием звучащего от первого лица голоса (в «Голосах»), мы доверчиво пытаемся отождествлять его с авторским, как ироническая маканинская интонация опять обнажает «отдаленность» рассказчика от подлинного, авторского «я».
Автор в прозе Маканина принципиально «вненаходим». На авторе словно бы надета та самая шапка-невидимка, благодаря которой увидеть его образ мыслей, его идеалы в самом тексте произведения невозможно.
Это и породило у части критиков стойкую иллюзию о «заниженности», «безыдейности» мира маканинской прозы вообще. Отсюда проистекает ошибочное утверждение опытного и наблюдательного И. Дедкова о том, что в прозе Маканина «нас просто приглашают посмотреть на такую жизнь, проникнуться ее желаниями и надеждами, посочувствовать, не судить строго и скоро».[38]
Как мне кажется, и маканинский мир, и путь, которым шел Маканин к своему миру, и выработка им своей авторской позиции несравнимо сложнее фиксации, основанной на наблюдательности.
В начале пути (вторая половина 60-х) Маканин достаточно резко и определенно выявлял свою позицию, четко и недвусмысленно производил «суд» над героем. Это дало критике, приветствовавшей появление нового таланта, возможность сказать: «…Позиция автора публицистически обнажена» (Н. Банк).
В семидесятые годы авторская позиция усложняется, а способы и выражения изменяются, хотя в «Погоне», в «Портрете и вокруг» еще можно найти рудименты «прямого» подхода Маканина к героям, жизненным коллизиям.
Начиная с «Отдушины» способы выражения авторской позиции резко меняются.
В «Отдушине», например, положение автора иерархично; он как бы существует над героями. Его позиция — это позиция демиурга, наделяющего героя свободой поступка, но одновременно и отдающего ему полную ответственность за образ его жизни, за его собственное поведение в этой «реке с быстрым течением». С другой стороны, Маканин ясно дает понять, сколь жестока эта река, сколь малозависимы от усилий личности обстоятельства, сколь они заданны.
Не иллюзия ли тогда — свобода поведения героя?..
Способен ли в «мебельное время» человек на смелый поступок, на решительный выбор своего образа жизни?
Игнатьев («Река с быстрым течением») знает и о том, что жена изменяет ему, и о том, что она смертельно больна, обречена. Он жестоко мучается, не в состоянии найти для себя выхода из тяжелой жизненной ситуации — перед лицом смерти. Он самоустраняется — уходит в запой, не в силах справиться с обстоятельствами.
Не в силах справиться с обстоятельствами и Митя Родионцев («Человек свиты»), хотя его ситуация представляется трагикомической, а не драматической: Митю «удалили» из свиты директора. «Холеная баба», секретарша директора, нашла новых «свитских», не столь потрепанных жизнью. Митя тяжело, болезненно переживает свое неожиданное расставание с привычным, удобным, приятным холуйским амплуа, имевшим свои мелкие житейские выгоды.
Маканин, как чуткий социальный диагност и портретист, создает целую галерею социальных типов «мебельного времени». Это и «везунчик» Ключарев (и невезучий Алимушкин), и ставшее уже нарицательным определение «человек свиты» — Родионцев, и «антилидер» Толя Куренков, и «гражданин убегающий» Павел Алексеевич Костюков.
Но если Ключарев, Игнатьев, Родионцев написаны Маканиным как подчиняющиеся быстрому течению «реки жизни» (позитивному для «везунчиков», негативному — для «невезучих»), то «антилидер» или «гражданин убегающий» сопротивляются этому течению, идут против него.
Толя Куренков органически не выносит приспособленцев-везунчиков, он инстинктивно сопротивляется им и в меру отпущенных ему способностей инстинктивно борется с тем, что ему представляется несправедливостью жизни, с «мебельным временем». Другое дело, что его бунт сам по себе уродлив. Обречен в этой ситуации сам «антилидер», в конце концов погибающий от ножа урки в лагерном бараке.
Толя — инстинктивный правдолюбец. Его борьба за справедливость не пронизана светом разума, культуры; это человек без духовной опоры. Мир, окружающий его, лишен гуманистических ценностей, — а выработать их самостоятельно такие, как Куренков, еще не в состоянии. Поэтому «река жизни» убирает его.
Павел Алексеевич Костюков пытается строить свою жизнь в противостоянии природному началу, «течению» природной жизни. Он — первопроходец, подчиняющий природу, осваивающий и уничтожающий, вытаптывающий ее, идущий железным шагом все дальше и дальше, оставляющий после себя взорванный, опустошенный мир. И природа в конце концов оказывается сильнее его: как настигают Костюкова в конце концов разбросанные им по великим просторам отчизны сыновья, так настигает его и смерть — месть природы «гражданину убегающему».
Авторская позиция в этих рассказах выражена сложно; автор нигде не «проговаривается», дает возможность сюжету развиваться свободно. Но в этой свободе торжествует своя железная логика, закономерность. Критик М. Липовецкий («Урал», 1985, № 12) отметил, что «все эти человеки свиты, антилидеры, граждане убегающие неизменно пытаются одолеть „самотечность“ (жизни. — Н. И.) порывом, импульсивной, порой судорожной реакцией, эмоциональной „заведенностью“. Словом, „нутряными“ силами души». Такой путь, по Маканину, обречен на неудачу.
