Юнга Сташук зарисован несколько бледнее Капки и Валерки, его образ вызывает мало эмоций. Для характеристики Сташука и других юнгов Кассиль снова пользуется их речевыми особенностями — юнги щеголяют, с излишним иногда изобилием, морскими терминами и принятой в среде моряков заменой обычных названий корабельными (всякая лестница — трап, всякая кухня — камбуз и т. п.). Но это, конечно, определяет только групповую характерность, а не индивидуальную.
Образы некоторых взрослых — секретаря горкома, старшего заводского мастера, мичмана — в общем, не выходят за пределы обычной для литературы сороковых годов типологии. Но отношения мичмана, воспитывающего юнгов, с мастером построены своеобразно: они параллельны отношениям юнгов с ремесленниками, что придаёт их образам необидно комический оттенок. Пока мальчики враждуют, их наставники с подчёркнутой вежливостью, скрывающей неприязнь, стараются защитить друг перед другом достоинства своего коллектива и намекнуть на его превосходство.
Но вот юнга Сташук пришел к Капке поговорить о совместном с ремесленниками ремонте катера. Начавшийся настороженно и несколько враждебно разговор постепенно переходит в дружескую беседу и в деловое обсуждение. Они вместе идут к мастеру посоветоваться, как организовать работу, и находят у него мичмана: оба за чаркой приятельски обсуждают тот же вопрос. В этой параллели хорошо подмечена некоторая «детскость» соревнования между мастером и мичманом за честь своих подопечных.
Превосходно и значительно сатирическое изображение руководительницы Дома пионеров. Кассиль высмеял в её лице тех, кто бдительность подменял подозрительностью. Ангелина Никитична «сигнализирует» секретарю горкома о «нездоровых настроениях» ребят, об «изъятом» ею зеркале с неведомым гербом (знак принадлежности к синегорцам), о тайной организации среди пионеров и о том, что зеркала «наблюдаются у целого ряда ребят». Бюрократический язык, которым изъясняется искореняющая, сигнализирующая и изымающая Ангелина Никитична, отлично выражает сущность её пустой казённой души. Здесь характеристика языковыми средствами выполнена безукоризненно. Не только образ и эпизод удачны — важным и своевременным было напоминание, что пионерам нужны такие руководители, как Гай, а Ангелину Никитичну нельзя и подпускать близко к детям.
К сожалению, Кассилю не удалось с такой же художественной убедительностью показать, что игра в синегорцев, возбудившая подозрения руководительницы, — затея стоящая. Не только сказка неудачна, но и эпизод, в котором мальчики появляются в своём синегорском обличье, кажется искусственным. Очень уж явно несоответствие между сложным ритуалом встречи синегорцев, их пышными прозвищами и скромными, хотя и полезными делами.
Тимур и его друзья тоже никаких особенных подвигов не совершали, но и пышности, нарочитости не было ни малейшей в их игре и работе, в их тайнах и системе сигналов. А сбор металлолома и чтение вслух раненым в госпиталях — простые и хорошие дела, в которых отчитываются синегорцы на своём собрании, не вяжутся с торжественным обрядом их докладов.
Интересно, что Капка, который пришёл к синегорцам с грустной вестью о гибели Гая, махнул рукой на ритуал и попросту, печально рассказал ребятам о том, какое горе их постигло. Он остался самим собой, и это очень хорошо. Автор почувствовал несовместимость игрового обряда с известием, которое принёс Капка.
В конце повести юнга и затонские ребята ведут сражение с высадившимся на острове у города фашистским десантом — победное сражение. Капка совершает подвиг — подземным ходом пробирается к фашистскому пулемётчику, который не давал красноармейцам приблизиться к месту боя, и за ноги утаскивает его в подкоп.
Как обычно у Кассиля, всё хорошо мотивировано — и почему подросткам пришлось одним сражаться, и как мог Капка справиться со своей боевой задачей — благодаря маленькому росту и физической силе. Но всё же не верится, будто в «свирепой резне» и «кромешной свалке» мальчики сами уничтожили десант.
Всякий раз, когда приходится перечитывать рассказы о боевых победах подростков, мне вспоминается «Иван» Богомолова, его бесконечно тяжёлый и трагически кончившийся военный труд. Вспоминаются и слова Ивана, когда он прочёл журнальный рассказ о разведчиках: «Переживательно. Только по правде так не бывает. Их сразу застукают».
Да, по правде, пожалуй, так не бывало. А изображён бой мальчиков с фашистским десантом переживательно…
Много сомнений вызывает сказка, собрание синегорцев, боевой эпизод, больше того — даже самый замысел повести. Благородным и заманчивым было стремление писателя отдать дань памяти Гайдара, создав и его образ, и образы близких его душе героев, создав своего рода параллель последней гайдаровской повести — «Тимуру». Но замысел этот, по-моему, от лукавого. Он слишком литературен. И слишком различны писательские индивидуальности Гайдара и Кассиля.
Там, где Кассиль хочет приблизиться к Гайдару, к его лиризму, он становится риторичным или сентиментальным. А там, где Кассиль говорит своим голосом, опираясь на острые и точные наблюдения, на своё умение прояснить характер героя в отлично построенных эпизодах, его повесть приобретает внутреннюю весомость и достоверность.
«Черемыш» написан ровно, уверенным пером. «Дорогие мои мальчишки» полны литературными ухабами и рытвинами — порождением некоторой искусственности замысла.
И всё же эта повесть, сколько бы возражений не вызывали те или другие эпизоды, кажется мне значительнее «Черемыша» и, в конечном счете, победой Кассиля, а не поражением.
Кассиль увидел новый, сложившийся в суровые годы войны характер, едва он начал обозначаться. Изобразил его вдохновенно, с полной художественной достоверностью и тем обогатил нашу литературу о детях.
Образ Капки, сильного духом, мужественно справляющегося с тяготами жизни, вожака ровесников, умелого и уверенного в труде, и притом вполне мальчишки — этот образ убедителен в каждой черте, в каждой детали.
Литературная судьба Кассиля своеобразна. Никто и никогда не ставил под сомнение его большую одарённость, его призвание детского писателя, но многое в его повестях вызывало возражения критики. Кассиля упрекали то за излишнюю литературность, то за недостаточную строгость вкуса, то за нечётко выписанный образ. Действительно, Кассиль часто пишет неровно. Но обычно побеждает его талант превосходного темпераментного рассказчика и умного воспитателя, отлично знающего круг интересов, характерные достоинства и недостатки своих героев, а тем самым и своих читателей.
Потому он и занял место в первых рядах нашей детской литературы. Потому и открывают школьники с жадным интересом каждую его новую книгу, любят перечитывать прежние.
РУВИМ ФРАЕРМАН — ЧЕТЫРЕ ПОВЕСТИ О ПРОБУЖДЕНИИ
Генеральная тема повестей Фраермана — пробуждение: народа, мысли, любви, природы.
Место действия одно: Дальний Восток. Герои новостей неотделимы от края, где они живут, от тайги и океана, от мирных рассветов и грозных буранов.
Позиция художника неизменна — ее можно выразить словами одного из героев Фраермапа: «Я хочу, чтобы были счастливы все. Разве нельзя этого сделать?»
Постоянство внутренней темы, места действия, угла зрения не сужаает обзора, не создаёт однообразия. Трудны поиски дороги к счастью, каждый пробирается к ней своими тропинками — и целые народы, и всякий человек, будь ему четырнадцать лет или тридцать. Различны причины, которые будят дремавшую мысль или нетронутое чувство. Бесконечно разнообразие действий, рождённых пробуждением. Неисчерпаема красота леса и моря — нужны только глаз художника, чтобы её увидеть, перо художника, чтобы красота стала зримой и для тех, кто никогда не бывал ни в тайге, ни у океана.
Рувим Фраерман провёл годы молодости — это были годы молодости революции — на Дальнем Востоке. С партизанским отрядом, оберегавшим край от японских оккупантов, шёл Фраерман по тайге и вникал в жизнь людей и народов, о которых писал потом — гиляков, тунгусов, корейцев. Он узнал и труд своих героев, и каждодневные их заботы, и затаённые мысли, страдания, надежды. Он чутко улавливал трудноуловимое: процесс пробуждения.
Вот, может быть, самая своеобразная черта повестей Фраермана: они насыщены острыми, стремительными событиями, а рассказ о них очень нетороплив. Это иногда снижает фабульное напряжение. Но тут не вялость письма, а перенос акцента: возрастает напряжение внутреннее. Как бы ни были остры и занимательны внешние события — они большей частью лишь повод для событий в сознании и душевном строе героев.
Отсюда — замедленный темп. События внешние могут вторгаться в повседневность извне; события внутренние зреют и дают плоды в повседневности. Тут художнику нельзя торопиться. Нужно ввести читателей в быт и труд героев повести, в формы мышления и обычаи народа — словом, показать условия пробуждения, к которому приглядывается писатель в повестях «Васька-гиляк», «Никичен», «Шпион». В четвёртой повести, о которой мы будем говорить, — «Дикая собака динго» — соотношение внутренних и внешних событий несколько иное и замедленности темпа нет.
