В этом смысле собирать бабочек и жуков было безопаснее, чем книги или картины. Хотя, если вспомнить, в литературе существует один довольно жуткий пример, когда якобы безобидное собирание бабочек закончилось настоящей драмой. Я имею в виду роман «Коллекционер» Джона Фаулза. Помните, главный герой романа в маниакальном стремлении коллекционировать красоту начинает с бабочек, а кончает живым человеком, девушкой, которую и доводит до гибели? Владимир Набоков вроде бы патологией не страдал и не кончил свою жизнь на электрическом стуле, хотя тоже коллекционировал бабочек, о чем пишет во множестве своих сочинений, особенно, по-моему, в «Даре».
Из окружающих меня литераторов я знаю одного достойного человека, собирающего жуков. Это Павел Крусанов, написавший «Укус ангела» и «Американскую дырку». У него дома на Коломенской улице стены завешаны застекленными рамками с этими жесткокрылыми бедолагами. Каюсь, я тоже поучаствовал в прибавлении его коллекции, когда летом 2006 года привез Паше из-под Анапы парочку представителей жесткокрылых.
Я думаю, что из всех болезней, собирательство самая безопасная. Если не брать в расчет редкие случаи патологии — например, описанный Фаулзом.
Мало того, не было бы на свете коллекционеров — не сохранилось бы большинство из того, что мы видим в современных музеях. Поэтому — да здравствует собирательство!
«Солнечная пряжа» К. Бальмонта
«Я обещаю вам сады…» — пообещал однажды Константин Бальмонт российским читателям.
«Вы обещали нам сады…» — укорял его позже Николай Клюев, перечисляя, что же получили читатели взамен обещанных поэтом садов:
На зов пришли: Чума, Увечье,
Убийство, Голод и Разврат…
За ними следом Страх тлетворный,
С дырявой бедностью пошли, —
И облетел ваш сад узорный,
Ручьи отравой потекли…
Вот такую апокалиптическую картинку нарисовал народник Николай Клюев, а шел в то время по русской земле год 1911-й. Затем были год 17-й и последующие, и новый поэт, пришедший на смену старым, сказал как ножом отрезал: «Я знаю: саду цвесть!» И сад, как всем известно, зацвел. Таким образом, правда Бальмонта восторжествовала. Сам Бальмонт, впрочем, предпочитал этим большевистским садам французские буржуазные виноградники.
Вообще же Бальмонту в поэзии повезло. Во-первых — эпоха. В начале века (двадцатого, разумеется) спрос на поэзию резко возрос, стихотворная продукция стала массовой, и самым популярным среди тогдашних поэтических имен значилось имя Бальмонта. Он был первым из русских поэтов удостоившимся собственного собрания сочинений. Он был первым, чью книгу («Звенья») издали массовым тиражом ценой в рубль, то есть книга была доступна практически любому читателю.
Но везение, как говорится, не бывает на пустом месте. Средненькому поэту может повезти один раз, а далее, сколько бы он ни пыжился, сколько бы ни издал книжек, памяти о нем в народе не сохранится. А вот Бальмонта знают все. И читают, и читать будут. Секрет этого — всего лишь талант. Талант и ничего более.
Я очень хорошо помню школьный двор начала 60-х годов, большую гору бумажных трофеев, которые мы, пионеры 260-й школы Октябрьского района города Ленинграда, добыли у населения близлежащих домов в ходе очередной макулатурной компании. И синие, красные, коричневые и не помню уже какого цвета томики, тома и томищи, увенчивающие этот макулатурный развал. Население освобождалось от груза: съезд партии дал отмашку, и люди с завидной смелостью выбрасывали на метафизическую помойку труды отца всех народов. Представляю сейчас их состояние — это все равно как десятилетием позже манкировать всенародные выборы. Или на собрании трудового коллектива завода сидя слушать государственный гимн.
Сегодня, когда от салатов и винегретов всевозможных политических направлений у любимых моих сограждан испорчены все органы чувств — от вкуса до обоняния включительно, — многие из этих сограждан заискивающе поглядывают назад, на великое наше прошлое, когда люди под сталинскими знаменами маршировали от победы к победе, в то время как мозг страны за дверью своего кремлевского кабинета прокладывал им победный маршрут и думал в одиночку за каждого.
Так вот, товарищи возвращенцы! Все это советское мыло, которым мылили нам глаза и следили, чтобы никто не заплакал, давно уже ушло в водосток вместе с грязной вчерашней пеной. А те томики, тома и томищи, что избежали бумажных мельниц, сделались музейными экспонатами, вроде мумий, динозавров и мамонтов, и кроме чисто созерцательной ценности не имеют больше ценности никакой.
«Социальная грусть» М. Зощенко
Сам Зощенко, правда позже, в самом начале 30-х, заявлял, что готов «печататься на обертках конфет в миллионном тираже». Я думаю, что если бы такое его пожелание осуществилось, сейчас такая обертка ценилась бы среди собирателей на вес золота. Разве, покупая конфеты, человек заботится о конфетном фантике? Ну прочитает он пару печатных строчек, пока развертывает конфету. А после швырк этот фантик в урну, если он человек культурный. Или же швырнет себе под ноги, как делает большинство несознательного населения нашей обширной родины. И где он после этого, этот фантик?
Я вот тоже жалею — был в начале 90-х напиток под названием «Наша водка». И в качестве рекламной уловки на этикетке этой водки печатали мелким шрифтом рассказы Зощенко. То есть можно было купить этой водки, к примеру, ящик, отделить, подержав над паром, наклейки, переплести их в аккуратную книжечку и иметь таким образом собрание рассказов писателя.
Очень, кстати, хорошим ходом с точки зрения повышения культурного уровня населения, практически поголовно пьющего, такая литературная реклама на этикетках является. А то ж от водки только зло и убытки. Как в рассказе «Опасная пьеска» из книжки «Социальная грусть», когда артисты одного уральского театра на сцене по ходу спектакля устроили натуральную пьянку и, хорошо, благородными оказались людьми — другие бы на их месте, «наклюкавшись, стали бы в публику декорациями кидаться».
В юности Георгий Леонидзе входил в литературную группу «Голубые роги», блиставшую такими звездными поэтическими именами, как Тициан Табидзе и Паоло Яшвили. Его стихотворение «Автопортрет» перевел Мандельштам, когда летом и осенью 1921 года побывал в Грузии.
…Стигматы расы я читаю, как цветы,
Трибун парижских толп и вольный князь картвелов.
Знамена Грузии мне реют с высоты,
И солнце в родовых походах поседело.
Купель поэзии — мне — виноградный чан.
Я душу бросил в яд, как в сусло золотое.
Люблю, близнец Рембо, я сумасбродство злое.
Мне в предки Теймураз и Чавчавадзе дан.
Воскресная газель, косуля молодая, —
Я черный Nevermore последнего трамвая.
И вот Nevermore и близнец Рембо в благодарность за щедрость души великого кремлевского горца, который даровал ему жизнь и оставил при писательских лаврах (в отличие от расстрелянных Яшвили и Табидзе), пишет эпическую поэму, озаглавленную коротко: «Сталин».
В «Прологе» с высоты ангельского полета ретроспективно дана история и география Грузии, затем круг полета сужается, и перед нами центр вселенского мироздания — крепость и город Гори, «родина великого Сталина», как написано на стр. 126 в примечании к стр. 12. Время действия — канун рождения героя поэмы.
Богатей забрал умело,
Льстиво княжий нрав хваля,
И помещичьи поместья,
И дворянские поля.
Такова общественно-политическая обстановка в горной стране. И люди, и сама природа томятся в ожидании героя, который придет их освободить. И вот он приходит, герой, маленький Сосо Джугашвили, сперва ребенок («Детство»), затем отрок («Отрочество»). Последняя глава книги, написанной «вольным князем картвелов», называется «Разгромим князей!» Книги «Юность», «Зрелость», «Мужественность» и прочие, насколько я знаю, так и не выходили. То ли писатель спекся, не выдержав творческого напора, то ли время переменилось и тема перестала быть актуальной, то ли автору хватило гонорара за «Книгу первую», чтобы медленно дожить до счастливой старости.
Сталин и партиздат 1930 годов
(И. Сталин. «О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников». Доклад и Заключительное слово на Пленуме ЦК ВКП(б) 3–5 марта 1937 года; «Обвинительное заключение по делу контрреволюционной меньшевистской организации Громана, Шера, Суханова и др.»; «Обвинительные материалы по делу контрреволюционной группы зиновьевцев»; «Обвинительное заключение по делу Бухарина Н. И., Рыкова А. И., Ягоды Г. Г., Крестинского Н. Н. и др.»)
Теперь, я думаю, ясно для всех, что нынешние вредители и диверсанты, каким бы флагом они ни маскировались, троцкистским или бухаринским, давно уже перестали быть политическим течением в рабочем движении, что они превратились в беспринципную и безыдейную банду профессиональных вредителей, диверсантов шпионов, убийц. Понятно, что этих господ придется громить и корчевать беспощадно, как врагов рабочего класса, как изменников нашей родине. Это ясно и не требует разъяснений.
