18 октября в 4 часа дня вышел из дому с Симпатичною, и оба в городскую библиотеку. В 7 час. вечера вышли и к нему на квартиру, больше выхода не видали.
20 октября в 9 3/4 к Корнейчуку пришла Симпатичная, в 10 часов вышли обое и на конке в Пассаж, и оттуда не видели. В 4 3/4 Симпатичная опять пришла к нему, и в 5 час. вечера вышли: Большеносый, Симпатичная и Симпатичный, прошли все трое в д. № 28 по Ново-Рыбной ул., куда Симпатичный зашел, а Корнейчук и Симпатичная ожидали, через 5 мин. вышел, и на углу Ришельевской и Большой Арнаутской были утеряны.
Поскольку Мария Гольдфельд попала под наблюдение, все эти сведения дублируются на ее имя.
Запись 21 октября отражает одно отличительное свойство Чуковского и Жаботинского: первый из них был классический жаворонок, второй — сова, и Чуковскому приходилось приноравливаться к его образу жизни.
В этот день он «в 9 1/2 вышел из дому и в д. № 8 по Канатному переулку, в 9 3/4 вышел, прошел к Канатному заводу Новикова по Старо-Портофранковской улице и там сидел на скамье до 10 часов, затем встал, прошел через Александровский парк и к Жаботинскому, скоро вышел и в контору „Одесские новости“ в Пассаже, скоро вышел, опустил письмо в почтовый ящик и в гостиницу Империал при д. № 27 по Дерибасовской ул., в 11 3/4 вышел с неизвестным человеком лет 30, шатен, роста среднего, бритый, имеет небольшие усики, нос острый, в черной мягкой шляпе, черное пальто и темно-синие брюки, коему дана кличка Дерибас, он есть репортер „Одесских новостей“ мещанин Киевской губернии Эльяш Иосифович Абельсон 36 лет[57], проживающий в гостинице Империал квартира 33 при доме № 27 по Дерибасовской ул., прошли оба на угол Дерибасовской и Ришельевской улиц, где разошлись и ушли, то есть Корнейчук ушел, а Дерибас зашел в дом № 25 кв. № 7 Зейлингера по Ришельевской улице, скоро вышел и к парикмахеру при д. № 18 по Екатерининской ул. В 12 1/2 дня вышел и в багетный магазин Фрейдберга при д. № 47 по Греческой улице и оттуда пропущен.
В 3 часа дня Корнейчук вышел из своей квартиры вместе с Симпатичной и к Жаботинскому, она оставалась у парадной двери, а Корнейчук зашел, скоро вышел, и обое в Покровский переулок, там были утеряны. В 8 1/2 вечера Корнейчук вышел с Дерибасом из квартиры последнего, и обое в клуб при д. № 6 по Ланжероновской ул.; Дерибас в 11 1/2 часа ночи вышел один и в Кофейную по Екатерининской ул., в 12 1/2 вышел и домой».
Эти сведения продублированы на Марию Гольдфельд.
22 октября Корнейчук «в 6 1/2 часа вечера вышел из дому с Симпатичною и в дом № 14 по Екатерининской ул., через 1/2 часа вышел и в клуб при д. № 6 по Ланжероновской ул.[58] И оттуда не видели».
23 октября Корнейчук «в 9 1/2 утра вышел с человеком лет 21, брюнет, роста среднего, коему дана кличка — Красавчик, и с ним на извозчике проехали на угол Гулевой и Нежинской улицы, где Большеносый сошел и там где-то скрылся, через 10 мин. появился с книгою, и тем же извозчиком оба в контору „Одесские новости“. В 10 1/2 вышли и угол Полицейской и Красного переулка простились. Красавчик зашел в д. № 11 по Красному переулку, там был и оставлен, а Большеносый ушел. В 5 часов вечера Большеносый пришел домой, больше не видели».
24 октября Корнейчук «в 9 3/4 вышел из дому в д. № 8 по Канатному переулку, скоро вышел с человеком 22 лет, шатен, роста среднего, шляпа верх придавлен, черное пальто и брюки, коему дана кличка Заломленный, и оба зашли в кондитерскую при д. № 8 по Канатному переулку, в 11 1/4 дня вышел Большеносый один и в контору „Одесских новостей“. В 12 1/2 вышел и в кофейную Либмана угол Преображенской и Соборной площади, оттуда не видели. В 5 1/2 часа вечера он пришел домой, в 7 часов вышел с Симпатичною, пришли обое на угол Ришельевской и Большой Арнаутской улицы, где и утеряны».
На этом подневные записи жандармских наблюдений обрываются. В итоговой сводке визиты Чуковского к Жаботинскому в его доме по Красному переулку, 11 отмечены 5, 6, 7, 11, 14 и 21 октября. Сюда следует добавить встречи в редакции «Одесских новостей», и мы будем иметь представление об интенсивности их общения.
В эти годы Чуковского и Жаботинского связывал общий крут знакомых, в полицейских донесениях их имена не случайно постоянно оказываются рядом. Например, при перлюстрации было изъято письмо неизвестного лица, подписанное инициалом «П» от 26 июня 1903 года, к общему знакомому Чуковского и Жаботинского этих лет — Антону Антоновичу Богомольцу. В этом письме внимание цензуры привлекла следующая фраза: «Агитаторы всякого рода движений суть великие духом люди. Они светочи истины. Напрасно вы думаете, что толпа, которую ведут эти агитаторы, представляет из себя стадо баранов, нет, она сознает цель и видит все спасение в этой борьбе. Я бы дорого дал, чтобы быть агитатором».[59]
Департамент полиции направил запрос о личности адресата, и в результате из ответа от 14 декабря 1903 года мы черпаем сведения еще о некоторых друзьях Чуковского и Жаботинского этих лет:
Адресатом письма <…> является состоящий под особым надзором полиции Антон Антонов Богомолец, 29 лет, проживающий совместно со своим братом[60], также состоящим под надзором полиции, присяжным поверенным Михаилом, 28 лет, и женой своей Надеждой, 26 лет. Как Антон, так и Михаил Богомолец в текущем году состояли в сношениях с лицами, занимавшимися политической пропагандой, а именно, с Марией Корнейчуковой[61], Николаем Корнейчуковым, кличка наблюдения Большеносый, Марией Гольдфельд — кличка наблюдения Стурзовская[62], неизвестным — кличка Гороховский и помощником присяжного поверенного Василием Рогачевским, кличка Нежинский. Об изложенном имею честь представить Вашему превосходительству, присовокупляя, что за последнее время о докторе Богомольце ко мне поступают агентурные сведения о том, что он распространяет подпольные социал-демократические издания.[63]
Постоянное общение, общий крут друзей объясняют и интерес к одним и тем же темам. Две статьи, одна принадлежавшая перу Жаботинского («Тоска о патриотизме»), другая — Чуковского («Два слова о космополитизме и национализме»), на одну и ту же тему, не случайно появились в газете «Южные записки». Разница была лишь в том, что для Жаботинского эта тема станет ключевой в жизни и творчестве, а для Чуковского останется достаточно случайной, хотя позднее он дважды возвращался к ней.
На статью Жаботинского хотелось бы обратить особое внимание, поскольку она не включается в общераспространенные издания его статей. Как известно из его автобиографических признаний, пробуждение в себе национального самосознания он связывал с кишиневским погромом (апрель 1903 года), статья «Тоска о патриотизме» содержала упоминание об этой вехе. Это первая статья, которую можно назвать сионистской, она была опубликована 16 мая 1903 года в еженедельнике «Южные записки» и написана сразу после погрома. Сочувственно-сионистской можно назвать и статью Чуковского, подхватывавшего тему Жаботинского и выдвигавшего собственную аргументацию.
Вл. Жаботинский. Тоска о патриотизме[64]
Пожалейте меня, ибо я не люблю.
Л. Стеккетти
Лишь тогда хорошо кипит у человека работа на пользу страны или народа, когда он горячо любит эту страну или народ. Честные люди вот служат общим, вселенским идеям; но каждый хочет служить им в своей любимой среде — ковать железо на потребу широкому миру; но ковать его у себя в кузне, где легче и уютнее работать, потому что каждый уголок дорог и близок; и он прав, ибо крепче и легче работается, когда знаешь, что плодами работы воспользуются твои любимые, а не те, к кому ты равнодушен.
Патриотизм удесятеряет силу идейной работы, придает ей теплоту и увлечение. Но у интеллигентных евреев нет патриотизма, нет полной и цельной любви к нашему народу; оттого так часто наша идейная работа лишена теплоты и увлечения и отравлена изнутри болезненным разладом.
Почти нет интеллигентного человека на земле, который в настоящее время не томился бы жаждою дела. Вот, мечтают об увлекательной работе. Хандра, тоскливые чеховские настроения, заполнившие жизнь, — все это зуд энергии, которая рвется из нас и жаждет применения. Десятилетия бездействия проползли; наступает хорошая пора, когда понадобятся рабочие руки; эту близкую пору предчувствуют все, но говорят себе: скоро найдется для нас дело по сердцу! — Но мы, интеллигенты-евреи, на пороге наступающего десятилетия работы стоим не в трепете радости, а в мучительном колебании. И в нас есть энергия и рвется наружу, и нам страстно хочется работать. Но мы не знаем, для кого нам работать.
