Экран реалистический — это простое оконное стекло, очень тонкое и светлое; оно стремится к такой совершенной прозрачности, чтобы образы проходили сквозь него и воспроизводились затем во всей своей реальности, никаких изменений ни в линиях, ни в цвете: точное, искреннее и наивное воспроизведение. Реалистический Экран отрицает самое свое существование. Поистине у него чересчур большое самомнение. Что бы он ни говорил, он существует, а раз так, он не может бахвалиться тем, что воссоздает нам мир во всей его сверкающей красоте, присущей истине. Каким бы светлым, каким бы тонким, каким бы похожим на оконное стекло он ни был, у него все же есть свой собственный цвет, есть какая-то толщина; он окрашивает предметы, он преломляет лучи, как и всякий другой. Впрочем, я охотно соглашаюсь, что изображения, которые он дает, — самые реальные; его воспроизведение достигает высокой степени точности. Конечно, трудно характеризовать Экран, главное свойство которого состоит в том, что он почти не существует; и все же я думаю, что оценю его правильно, если скажу, что его прозрачность замутнена тонкой серой пылью. Всякий предмет, на который мы смотрим сквозь эту среду, теряет в своем блеске, или, скорее, слегка темнеет. Кроме того, линии становятся более жирными, я бы сказал, расплываются в ширину. Жизнь предстает на Экране зримой и весомой; это жизнь материальная, пожалуй, слишком тяготеющая к земле. Итак, реалистический Экран, возникший в современном искусстве последним, — это ровное, очень прозрачное стекло, не слишком чистое, дающее такие точные изображения, какие только могут быть воспроизведены на Экране.
Экран, который я предпочитаюМне остается теперь определить свой собственный вкус, высказаться за один из трех Экранов, о которых я говорил. Так как я терпеть не могу ремесло ученика, я не смог бы полностью и исключительно принять какой-либо из них. Но признаюсь, что все мои симпатии на стороне Экрана реалистического; он удовлетворяет мой разум, и в нем я ощущаю безграничную красоту, прочную и правдивую. Однако, повторяю, я не могу принять его таким, каким он хочет казаться; я не могу согласиться с тем, что он дает нам вполне точные образы, и утверждаю, что у него, несомненно, есть особые свойства, которые искажают изображение, а следовательно, превращают их в произведения искусства. Впрочем, я полностью принимаю его творческую манеру, состоящую в том, что этот Экран открыто становится между зрителем и натурой и передает ее во всей совокупности, без всякого исключения. Произведение искусства, как мне кажется, должно охватывать весь горизонт. Понимая Экран, который закругляет, придает гармонию линиям и приглушает краски, а также другой, оживляющий краски и ломающий линии, я предпочитаю тот Экран, который, подходя как можно ближе к действительности, искажает ее лишь настолько, насколько это необходимо для того, чтобы в изображении мира я почувствовал человека.
Вот дело и сделано, дорогой Валабрег, и не без труда. Я сейчас перечел свое писание и представляю себе, как оно возмутит Вас. Не хватает многих оттенков; все вместе грубо и чертовски материалистично. И все-таки мне кажется, что я близок к истине.
Благодарю Вас за ваши поздравления по поводу моих успехов у Этцеля. Думаю, что книга моя скоро пойдет в печать[74]. Продажа по-прежнему назначена на первую половину октября, если только не возникнет каких-нибудь непредвиденных препятствий. Во всяком случае, договор у меня в кармане, и препятствия могут быть только коммерческого порядка. Как Вы знаете, г-н Ашетт умер. Вы спрашиваете, не повлияет ли эта смерть на мое положение. Никоим образом. Я думаю еще на несколько лет остаться в издательстве, чтобы как можно больше расширить круг своих связей. Наконец, так как я хочу ответить на все Ваши вопросы, мне остается вспомнить об одной фразе Вашего письма: «Я спрашиваю Вас, должна ли Ваша поэма быть реалистической». Хотя те несколько страниц, которые Вы прочли, вероятно, уже ответили Вам на этот вопрос, я категорически повторяю, что моя поэма (поскольку речь идет о поэме) будет тем, чем она сможет стать. Впрочем, разве я Вам не говорил уже, что это бедное дитя крепко спит в ящике моего стола и что оно, вероятно, больше никогда не проснется? Сейчас мне нужно быстро двигаться вперед, и рифма меня стесняла бы. Потом увидим, не рассердилась ли Муза и не избрала ли она какого-нибудь другого возлюбленного, понаивнее и понежнее меня. Сейчас я взялся за прозу и очень этим доволен. Работаю над романом[75] и думаю, что через год смогу опубликовать его. Вы знаете, свободного времени у меня мало и работаю я медленно. Не хочу искушать Вашу верность, но скажу Вам на ушко, что одобряю Вас за то, что Вы на несколько месяцев оставили с носом эту девчонку Музу, которая так глупа, что не знает, куда девать свои руки и ноги, или же так мила и грациозна, что ставит под угрозу всякую добродетель. Хотите, скажу Вам еще одну вещь? Постарайтесь, чтобы, когда Вы вернетесь сюда, у Вас было по рукописи в каждой руке: поэма в левой, роман в правой. Поэму нигде не примут, и Вы будете держать ее в своем письменном столе как реликвию; роман примут, и Вы не уедете из Парижа с разбитым сердцем. Пусть себе Муза сердится и таит на меня злобу; скажу Вам по правде, вне прозы нет спасения. — Не думайте, что я навсегда распрощался с бессмертной девой, но признаюсь Вам, мы здорово поцапались. Какие бы статьи Вы мне ни послали, они доставят мне удовольствие; я мало знаю Вас как прозаика и хочу узнать лучше.
Ну что, очень злое письмо у меня получилось? Нет: мой хлыст не умеет ранить людей, он только щекочет их и смешит, больше ничего. Правда, я обвинил Вас в том, что Вы не родились реалистом. Для вчерашнего реалиста это большое оскорбление. Вы простите мне мою брань, подумав о том, сколько других приняли бы ее за похвалу.
Создавайте же что-нибудь! Создавайте!! Создавайте!!!
Душевно Ваш.
Дорогой Валабрег!
Я давно уже задолжал Вам письмо. Простите меня. Вот уже больше месяца, как я по нескольку часов в день занимаюсь моими «Сказками Нинон»; сначала мне пришлось править корректуру, а это, могу Вас заверить, работа малоприятная и очень утомительная; теперь я стараюсь создать своей книге как можно большую рекламу и надеюсь добиться великолепных результатов. Слава богу, все почти закончено: книга уже в брошюровке, сопроводительные письма написаны, тексты реклам составлены; я жду. Итак, Вы скоро получите его, мое первое произведение, во многих местах весьма слабое; я уже столько раз прочел его, что оно кажется мне отвратительным, и если бы мог, я хотел бы забыть его. Мне хочется поскорее написать что-нибудь другое и использовать тот небольшой опыт, который я накопил за последние месяцы. — Скажите несколько слов о моих «Сказках» в одной из газет, где Вы сотрудничаете. А если у Вас хватит терпения, посвятите им даже критическую статью подлиннее; потом Вы мне пошлете номера, содержащие эту статью, и таким образом я буду знать Ваше мнение о моей книге, а Вам не нужно будет излагать его мне в письме.
Простите мне мой эгоизм: если я начинаю письмо, посвящая целую страницу самому себе, то это потому, что мне не терпелось объяснить Вам причину моего молчания. Конечно, Вы найдете много извинений для бедняги, у которого родился первенец.
Не буду отвечать Вам на Ваше последнее письмо. Мне хочется сказать Вам слишком много интересного, чтобы я стал по Вашему примеру пускаться в бесконечные рассуждения. Я сетую на те шесть страниц, которые Вы мне прислали, не потому, что презираю серьезную дискуссию и лояльную критику, но я хотел бы, чтобы из этих шести страниц, по крайней мере, четыре были посвящены подробностям о Вас и о среде, Вас окружающей. Подумайте, какое зрелище представляете Вы для наблюдателя: у Вас в голове хаос идей, из которых, может быть, возникнет целый мир; сегодня все еще во мраке, или, пожалуй, лишь кое-где мерцает блуждающий свет; Вы поворачиваетесь от дуновения всякой пролетевшей мимо Вас мысли, Вы — мягкий воск, на котором отпечатывается всякий новый предмет. Расскажите же мне о Ваших делах, если хотите, чтобы мне было интересно, о том, что Вы делаете, о чем говорите. Ведь в забытом уголке, где Вы живете, бывают глупые и забавные происшествия; это должно производить на Вас впечатление, находить в Вас отклик; такого рода конфликты представляют для меня величайший интерес. Напишите же мне о полях и о жителях этого далекого края, если только у Вас есть желание доставить мне час радости. Знаю, я подал Вам дурной пример, послав Вам две-три страницы более или менее парадоксальных размышлений; Вы жестоко наказали меня, ответив мне шестью страницами более или менее туманных парадоксов. Бросим же в огонь Экраны и попытаемся жить в гуще действительности. Я буду рассказывать Вам, что я делаю, что делают со мной; Вы будете писать мне о своих мыслях и рассказывать о мыслях, которых нет у обитателей Экса. Итак, договорились: как можно меньше теорий и рассуждений; письма сочные, до отказа наполненные фактами, а значит, интересные.
