Все эти писучие и говорливые кухарки и лакеи, Смердяковы обоего пола, с утра до вечера куют в своих кузницах образ торжествующего мирового Зла, надругиваются над понятиями доброты, чести, нравственности, веры, любви. Почему так? Может быть, они попросту преломляют в своих произведениях свой же собственный душевный распад и тление? Тогда это уже диагноз. Да и люди ли они вообще или ходячие схемы, формулы? Формулы ненависти, раздутые кошельки с "пустотой", моральные уродцы, стыдящиеся своей родной матери и отеческих гробов. Эрнест Хемингуэй говорил, что лишь три темы больше всего трогают душу читателя /и телезрителя, добавлю от себя же/: это любовь, смерть и деньги. Еще много раньше Пушкин упоминал в числе главных "душевных раздражителей" также три "струны: это ужас, смех и сострадание. Почти близко. Все эти составляющие, очевидно, хорошо известны Т.Толстой и ее "подельникам", окопавшимся на книжных базарах и телестудиях. За исключением любви и сострадания; этого они понять не в силах, как недоступно свинье посмотреть в небо, так уж устроена ее шея. А ведь именно на любви и сострадании построена вся русская литература, и именно в них сейчас более всего нуждается наш народ и Россия. Но не в том бельмастом рыле из трюмо /их много!/, от которого становится как-то не по себе — от ужаса и смеха. Одна отрада: все эти зеркала и трюмо рано или поздно разбиваются вдребезги, а осколки выметаются вон.
Василий Дворцов ОТЦЫ И ДЕТИ ЛЕЙТЕНАНТА ШМИДТА
Глава Федерального агентства по культуре и кинематографии Михаил Швыдкой заявил, что подаст в суд на своего непосредственного начальника, министра культуры Александра Соколова, так как министр обвинил своего подчинённого в том, что тот действует против интересов Росси практически в любом вопросе.
Похоже, что в столице назревает культурная контрреволюция, ибо низы не могут, а верхи не хотят жить по старому. В столице назревает. А в провинции?
Происходящее в наши дни в театрах и на концертных площадках очень напоминает поведение дрянного мальчишки перед клеткой с запертым в ней могучим зверем: со сцены, через рампу, в замкнутый без антракта зал тычутся палки и бросаются фантики, корчатся рожи, делаются неприличные жесты и выкрикивается ... "ненормативное". А оплёвываемый и задираемый туго пыхтит, моргает затекающими кровью глазами, и терпит, обречённо терпит, понуря голову к переминаемой в пальцах программке, наверху которой чёрным по белому "Государственный... Академический...". "Аида" в телогрейке, клон Достоевского, пионерка-проститутка на 60-летие Победы, канкан под Мусоргского — ну, что, не нравится? А что ты можешь в ответ? Гадёныш, всё более возбуждаясь, похоже, уже и не знает, что бы ему ещё такого вытворить, чем зацепить и унизить, как бы ещё опробовать свою безнаказанность. "Ни-че-го! Ничего-то ты не можешь"! — И кривящаяся рожица Плохиша "триумфно" сияет "золотой маской" Крошки Цахеса: "Бархатная культурная революция будет продолжаться"!
А начиналось всё лет семнадцать назад, когда Ветер Перемен взметнул над подмостками пылевой вихрь актёрского бунта, как-то удивительно слаженно вспыхнувшего против режиссёрской тирании от Москвы до самых до окраин. Народные и заслуженные, ведущие и солисты, взывая к цеховой солидарности массовки, хоров и кордебалетов, проводили пламенные перевыборные собрания, под обвинительные речи и одобрительные свисты срывая с классово ненавистного худруководства звёзды и эполеты "застоя" и "сталинщины", обвиняя режиссёров, хормейстеров, хореографов и дирижёров во всех тяжких, и с профсоюзным свистом гоня их за ненадобностью в освобождённом от "худсоветизма" демократическом искусстве. "Мы наш, мы новый ... кто был ничем..." — гремело со всех сторон, и, если в СССР практически каждый театр имел в штате двух режиссёров — главного и очередного, да ещё какое-то количество дипломированных специалистов мытарило министерства требованиями трудоустройства, то уже к середине девяностых в более чем трёхстах отслеженных мною Российских театрах оставалось едва ли три десятка профессиональных постановщиков спектаклей. Остальные то ли сбежали через подземный ход в Англию, то ли оказались расстреляны из бутафорских наганов. Но ещё ранее, такой же, разве что менее громкий, "качественный" переворот прокатился по высшим учебным заведениям культуры, где, опять же, оставленные в живых профессиональные педагоги, в лучшем случае, затаились в виде "рабов" у именитых руководителей курсов.
Краткое пояснение:
Три основные сценические профессии — артист, педагог и режиссёр, к сожалению, слабо различаемые со стороны непосвящённой в закулисье публики, имеют меж собой не столь техническое, сколько психологическое разделение. Это, если позволите, клинически несмешиваемые способы сознания, ментально-психические социальные типы, призванные решать конкретные, исторически сложившиеся, узкопрофессиональные задачи в сложносоставном искусстве театра. Явственнее всего это различие можно увидеть относительно понятия "лидер".
Артист. Первая из характеристик профессиональной пригодности — отсутствие самоконтроля. Чем менее человек способен следить за собой, контролировать свои мысли и эмоции, тем пластичней, образней, ярче его игра на сцене, тем натуральней он перевоплощается, совершенно искренне вчера умирая Гамлетом, сегодня раздуваясь Хлестаковым, а назавтра цинично фиглярствуя под "бяк-бяк-бяк". Именно врождённая неспособность к соблюдению собственного "Я", устойчивая интеллектуальная инфантильность, безоглядная эмоциональная отдача любой предлагаемой ситуации — основа успешности артистической карьеры; и все звания, премии и награды как раз и отмечают честность этой природной душевной мимикрии. Идеальный актёр — идеальный исполнитель. И только исполнитель: при всей своей харизматичности, красоте заученных поз и крылатости знаменитых фраз, он навсегда ложный лидер — до старости оставаясь ребёнком, не способным к пониманию ответственности за сказанное и представленное согласно поставленной задаче и выстроенной мизансцены. Отсюда неспособность артиста жить вне бутафории, вне щадящей его слабости и покрывающей обаятельный эгоизм богемно-театральной среды.
Педагог. Актёр, технически совершенно владеющий профессией, любящий её, но не справляющийся с критическим контролем собственного разума, на сцене эмоционально холоден, школьно сер, скучен. Его игра всегда в рамках освоенных приёмов, в пределах ремесленничества, так как его талант — талант анализаторский, его психические усилия центростремительно направлены на усвоение, а не на отдачу вовне. Для педагога его профессиональный интерес, его исследовательская страсть замкнуты в кухню профессии, он живёт уроками, этюдами и репетициями, а сидящая в зале публика — не более, чем ритуальный фон завершения его лабораторных трудов. Педагог — нянька, гувернант, ментор и хирон, "мусьё" и Арина Родионовна, без него на сцене самодеятельность, неряшливость и разложение. Педагог — лидер, но лидер внутренний, оперативный, так как его унтер-офицерское лидерство не знает стратегических задач.
Режиссёр. Тот же дирижёр, тот же балетмейстер. Профессия, не имеющая конечного определения. Наверное, главное в режиссёре — его энциклопедические знания. Как композитор инструментом, так драматический режиссёр, для начала, обязан владеть актёрской школой, а его коллеги — оперный постановщик и балетмейстер, кроме того же искусства перевоплощения, должны ещё знать технику пения и школу классического или народного танца, плюс читать партитуру. К тому же режиссёру необходимо иметь представление об акробатике и военных искусствах, литературных течениях и истории живописи, политических системах и религиозных канонах. Что сверху? Собственно режиссура — приёмы превращения драматургии в массовое действо, со всеми, ещё от античных жрецов неизменными ритуалами провождения посвящаемого зрителя-неофита в братья-соавторы. Соавторы чего? А разного, это тема отдельная, здесь опускаемая. Проще сказать, режиссура есть разновидность психотерапии: грамотный постановщик спектакля, на основе избранной им литературной и музыкальной драматургии, проектирует и создаёт последовательный ряд психологических ситуаций, в финале которых зритель переживает катарсис. У неграмотного же режиссёра зритель, в лучшем случае, испытывает шок, или же, что гораздо чаще, простое разочарование. Создание, обучение и воспитание профессионального постановщика дело кропотливое, дорогостоящее, овладение этой профессией требует никак не менее десяти лет одного только ученичества, поэтому лишь "тоталитарная" система Советского Союза смогла поставить "массовое производство" режиссёров, в достатке обеспечивая кадрами себя и дружественные страны. Советская режиссёрская школа русского психологического театра стала уникальным явлением мировой культуры, на которую с завистью смотрели Запад и Восток: одно дело гениальные личности, которые изредка рождаются, где Бог пошлёт, другое — высочайший общий ремесленный уровень, методически доступный даже среднему таланту. И ещё: режиссёр, закулисный творец, создающий для нации героев, не может не радоваться славе их воплотителей, как отец родной не способен ревновать, тем более конкурировать со своими детьми. Режиссёр — вот тот лидер, под которого строится вся пирамида театра, определяется репертуар и формируется труппа.
