Куда бы ни приехал Анатолий Ким, всегда отыщется его яростный почитатель. Помню поездку с ним по моей родной Карелии. Молоденькая экскурсоводша в Кижах даже рот открыла от изумления: вы тот самый Анатолий Ким? И побежала к себе в дом за насквозь зачитанной, проплаканной книгой "Голубой остров", чтобы получить автограф у "самого Кима".
Потом Толя купил себе просторный дом на Рязанщине в деревне Немятово. Недалеко от дома своего приятеля Володи Личутина. И в его творческом мире стали соединяться дух русского леса, характеры русских деревенских жителей с восточной многозначительностью, с лирической медитацией. На древнюю корейскую мифическую поэзию его далекого средневекового предка Ким Си Сыпа наложилась сказочная русская стихия. "Там чудеса, там леший бродит…" Анатолий Ким попросту околдовывает, зачаровывает своих читателей и уводит в свои древние вечные просторы, где всегда царит Добро.
Он чужд всяческого разрушения, разлада. Может быть поэтому, после развала столь им любимой державы в 1991 году, он пытается убежать от духа тотального уничтожения на свою историческую родину, в Южную Корею. Там переводятся все его книги, ему дают премии, гранты. Увы, спасения, успокоения его душе не пришло. Именно там, в Корее, Анатолий Ким окончательно понял, что он – русский писатель и другим быть не может.
Но и Москва его встретила нерадостно. Известный писатель, переводимый на многие языки мира, вдруг почувствовал свою писательскую ненужность ни издательствам, ни журналам, ни союзам писателей. Политики Анатолий Ким со своей мечтательностью и доброжелательством терпеть не мог, он оказался не нужен ни левым, ни правым, ни патриотам, ни либералам. Поддерживало лишь корейское землячество. Благо, что корейцы ныне разбросаны по всему миру, по всей России...
Но кто оценит его самого? Кто будет издавать и читать его прозу? Быть нахлебником у богатых корейцев он не желал.
Анатолий Ким совершает очередной побег из Москвы. На этот раз на свою малую родину, где он родился, в Казахстан. Там мощное корейское братство, там есть корейский театр, там он был востребован как переводчик. И вот уже новый блестящий перевод на русский язык классического романа о великой кочевой цивилизации "Путь Абая" Мухтара Ауэзова вышел к юбилею казахского классика. Высоко оценён казахской интеллигенцией и правительственными кругами. Его пьесы идут в корейском театре. Казахские писатели выстраиваются в оче- редь, мечтая, чтобы их перевёл Анатолий Ким. Всё бы хорошо, но неужели он стал всего лишь обеспеченным переводчиком с казахского на русский? Неужели кончился, сгорел в огне переводов писатель Анатолий Ким? Не верю, не верю, не верю…
А душа его рвётся в Россию, в Москву, в деревню со сказочным названием Немятово...
Здесь, посреди России, и встречает свой семидесятилетний юбилей русский писатель с мистической душой – Анатолий Андреевич Ким.
Поздравляю тебя, мой давний друг, и жду твоих новых загадочных книг. Для меня это не только твой семидесятилетний юбилей, но и тридцать лет нашей дружбы, проверенной и временем и пространством. Береги себя.
Пусть продолжатся твои труды вечного корейского мечтателя, пусть уходят в далёкую дальнюю даль и твои дни, наполняя жизнь ожиданием исполнения любой твоей мечты.
Людям всегда нужны мечтатели, иначе человечество исчезнет.
ВЛАДИМИР БОНДАРЕНКО
ПСЫ И ЧАРОДЕИ
Он служил тогда в армии, и город был Ростов-на-Дону, где он проходил службу, и тогда же летом были расстреляны демонстранты на площади соседнего с Ростовом города Новочеркасска, полк участвовал в подавлении возникшего в ответ на расстрел восстания, но Агафоеву не пришлось воевать с народом в Новочеркасске, потому что в день боевой тревоги он был в караульной службе, стоял на вышке, и с этого дня и целый месяц потом их наряд бессменно не выходил из караула – весь конвойный полк был вывезен в восставший город и при полубоевых условиях нёс там охранную и патрульную службу в обеспечение объявленного чрезвычайного положения и комендантского часа.
В тоскливые дни этого затянувшегося караула – а точнее, в ночное время караульной службы, и случилось молодому солдату Агафоеву впервые увидеть этого чародея, который через двадцать семь лет всплыл – буквальным образом всплыл, перед ним на экране телевизора. Это уже было время цветных телевизоров и многочисленных могущественных чародеев, которые проникали к людям в их жилища через светящиеся телевизионные окна. Так и этот самообъявленный колдун, называвший себя Киршой Липучкиным, появился перед Агафоевьм и его супругой в их спальной комнате, высунув голову из воды, зловеще поблескивавшей посреди большой вырубленной квадратом ледяной проруби.
Глядя из проруби прямо в глаза Агафоеву, он стал говорить следующее:
– Вы не будете ничего бояться, пока я с вами, мне под силу взять весь ваш страх вот в этот кулак и выбросить его в чёрную космическую дыру. Смотрите в продолжение одной минуты прямо мне в глаза. Просто смотрите, ни о чем не надо думать – старайтесь только не моргать и сосредоточить ваше внимание в точках моих зрачков, потом я нырну в воду и там, под водой, совершу контакт с космическими силами, энергия которой растворена в холодной воде. В любой холодной воде, не подогретой на огне...
Агафоев стоял тогда на вышке и от караульной тоски не знал, куда ему деваться и как спастись в течение тех трех часов, которые надлежало ему проторчать на этой ободранной деревянной скворешне, продуваемой со всех сторон, ночь была особенно ветряной, и хотя воздух тьмы был тёплым, благодатным, но его постоянный живой порыв и шум бури в ветвях невидимых деревьев могли постепенно свести с ума. Солдатик чувствовал, как его душу и тело треплет какая-то величайшая невидимая тварь, живая, наподобие пушистого филина величиною во всю окружающую ночную темень... Но вот что-то невнятное вдруг появилось на освещённой прожекторами запретной зоне, и Агафоев вмиг вышел из своей душевной оторопелости. Рванувшись вперёд, он гаркнул неимоверно грозным, могучим голосом:
– Стой! Стрелять буду!
А как это и требовалось от него по уставу караульной службы, грохнул выстрелом вверх.
Но неизвестная фигура на запретке попыталась тем временем, не внимая окрику и предупредительному выстрелу, перебраться через высокую ограду колючей проволоки, полезла по ее натянутым нитям и, зацепившись одеждой за стальные шипы, повисла на самом верху забора, уже перекинув через него одну ногу. Так и висела, скорчившись, сотрясая эту крепко натянутую ловчую снасть для человеков, и могучий ночной ветер рывками раскачивал его вместе со звенящими струнами проволочного ограждения.
Агафоев поначалу стукнул одиночным, почти не целясь, потому что в этой суматохе, шуме бури и в приплясывающей перед глазами грозной мгле он даже мушки не увидел на конце оружия. Потом он автоматически догадался перевести рычажок "Калашникова" на стрельбу очередями и дал длинную очередь, но куда-то вверх в неприцельное пространство, И тут начал несколько приходить в себя: прекратил слепую бестолковую стрельбу и, утвердив автомат на упоре, стал целиться.
Тогда и беглец, угадавший всё роковое значение наступившей паузы в стрельбе, зная то, что сейчас произойдет с ним, закричал неожиданно тонким, почти детским голосом, но очень громко и даже с эхом, прокатившемся по окружающим пустырям ночи, вдруг на минуту притихшей в полном безветрии:
– Люблю тебя, Рода!
И после этого повис вниз головою на колючей проволоке. Одиночной выстрел на этот раз оказался очень точным; Агафоев был маленького роста, в отделении роты ходил левофланговым, но стрелял он всегда отлично.
А наутро, когда сменившийся с поста Агафоев подошёл к вахте, где на полу лежал убитый зэк, то столпившиеся вокруг него зеленые х/б из конвоя и мундиры из лагерном обслуги расступились, давая дорогу тому, кто в этот день отличился по службе гораздо больше, чем все они. Маленький Агафоев прошел вперёд и, стараясь выглядеть безразличным, сверху вниз, стоя над ним, осмотрел покойника. В стриженой голове его с одной стороны была совсем небольшая круглая дырка, но зато с обратной стороны вышибло большой кусок кости, и мозги продолжали вываливаться на пол даже здесь, в караульном помещении. Глаза убитого были открытыми, рот тоже был приоткрыт, под большим носом его блестели не высохшие кровавые сопля, и от этого он казался всё ещё живым...
