Псевдоисторизм буржуазного исторического и биографического фильма нашел свое законченное выражение в современном увлечении библейской и мифологической тематикой. Оказывается, куда проще иметь дело просто с легендами, чем с фактами — хотя бы и с беззастенчиво перевираемыми фактами прошлого. «Десять заповедей», «Бен-Гур», «Содом и Гоморра», «79-й год после рождества Христова», «Саломея», «Подвиги Геракла» и прочие сверхбоевики («колоссальные котлеты», как называют их итальянцы) на протяжении уже ряда лет выбрасываются на международный рынок непрерывным потоком студиями США, Италии и других стран.
«Народ создает мифы, которых он заслуживает; в известном смысле, он сам создает для себя своих героев» — это хитроумное изречение английского журнала «Филмз энд филминг» призвано оправдать увлечение библейскими легендами и античной мифологией, поскольку там будто бы только и можно найти образцы для подражания.
Но воскрешение на экране Бен-Гура, Геркулеса, Голиафа, Самсона и бесчисленного количества других персонажей из древних преданий говорит только об одном: буржуазное киноискусство боится современности, не хочет и не может создавать образы реальных героев, которых народы действительно заслуживают. Оправдывая свое название «фабрики грез», западное кино стремится вместо этого ошеломить людей пышными зрелищами восточных богатств, неги и эротики, кровавых сражении и сверхъестественных подвигов, увлекательных приключений и диковинных чудес. На сооружение помпезных декораций, на оплату самых модных кинозвезд и многотысячных массовок не жалеются никакие средства. Американский журнал «Ньюсуик» метко назвал недавнее достижение Голливуда в производстве «колоссальных котлет» — «Клеопатру» — «самым дорогим в истории снотворным»: она обошлась в 40 миллионов долларов! По подсчетам журнала, это составляет более половины средств, вложенных в Принстонский университет, это превышает общую цифру расходов правительства США при Джордже Вашингтоне, это в 18 раз больше стоимости шедевра Рембрандта «Аристотель, созерцающий бюст Гомера»…
Характерно, что особенно бурное развитие флирт буржуазного кинематографа с Клио всегда приобретал в наиболее тяжелые для западных идеологов и пропагандистов дни. Причину этого раскрыл еще в период экономического кризиса 30-х годов историк-консультант фильма «Частная жизнь Генриха VIII» Филипп Линдсей, который откровенно писал: «Нам слишком близко пришлось сейчас столкнуться с корявой, пошлой действительностью… Мы идем в кино для развлечения, для вдохновения, для радости, а выходим оттуда возмущенные и немного пристыженные нашей культурой. Надо, чтобы нам показывали великие достижения прошлого… Вот для чего нужны нам исторические фильмы… Они вернут нам чувство чести и порядочности, окрасят нашу тусклую жизнь… сейчас нам дозарезу нужна романтика».
Эти слова были написаны тридцать лет назад, но они объясняют многое, происходящее и в современном западном кино.
Они не могут, естественно, дать ответа только на один вопрос: почему в 30-х годах, наряду с массой бутафорских костюмно-исторических мелодрам, на экранах все же появлялось немало исторических и биографических фильмов (например, «Великая иллюзия» Ренуара, «Юный мистер Линкольн» Форда, произведения Дитерле «Жизнь Эмиля Золя», «Хуарец» и другие), которые поднимали большую тему критического реализма — тему отношений личности и общества, а в 50-х и 60-х годах подобных картин почти совсем нет (единичные исключения только подтверждают правило)? Ответ на такой вопрос тщетно было бы искать и в нынешних высказываниях буржуазных кинодеятелей, хотя он и вполне закономерен. Истина здесь скрыта, очевидно, в том, что в 30-х годах капиталистические страны переживали в первую очередь кризис экономический, а в наше время — идеологический и политический, вызванный образованием и укреплением мировой социалистической системы. Сейчас хозяева западного кино уже не могут позволить своим мастерам быть правдивыми и объективными даже в оценке фактов прошлого, поскольку ход событий реальной истории необычайно поучителен и свидетельствует о том, что силы прогресса в конечном счете всегда одерживают верх.
Под манящим покровом романтики
На экране - раздолье диких степей, таинственные расщелины каньонов, причудливые контуры холмов на горизонте. Невозмутимый покой прерий нарушается лишь размеренным стуком подков одинокой лошади. Насладившись красотой пейзажа, зрители с удовольствием смотрят на статного всадника, составляющего как бы одно целое с конем. Широкополая шляпа. Мужественное лицо, опаленное жарким солнцем. Вокруг шеи небрежно повязан платок. Узкие джинсы украшены кожаным поясом, на котором висят патронташ и тяжелый кольт. Оставляя за собой облако пыли, всадник скачет к небольшому городку...
На всех парах мчится трансатлантический экспресс. Рядом с ним во весь опор несется выбивающийся из сил всадник. Его с хохотом и гиканьем преследует отряд индейцев. Неожиданно всадник приподнимается на стременах и прыгает на подножку проходящего мимо вагона. Поезд, грохоча, уносится вдаль...
По пустынной улице маленького городка медленно движется катафалк. Возница боязливо оглядывается по сторонам: каждую секунду может раздаться выстрел. Неожиданно на сиденье рядом с возницей вскакивает человек с невозмутимым лицом, кошачьими движениями и зоркими глазами. Он без промаха стреляет по тем окнам, из которых высовываются дула карабинов...
От первых же таких кадров уже веет романтикой, все сулит приключения. Теперь зрители будут неотрывно следить за развитием событий - за бесконечными сражениями с бандитами или индейцами, за динамичными погонями и перестрелками, за робкой любовью героя к красивой девушке.
Не беда, что ловкий и сильный красавец-ковбой грубоват и неотесан. Ему ничего не стоит сказать своему товарищу: «Не лезь за платком, сморкнись в рукав»; вежливо сообщить врагу: «Перестаньте жрать вашу курицу, мистер, сейчас будем драться»; огорченно ответить любимой девушке, запретившей ему говорить о браке до тех пор, пока он не вернет украденные деньги: «Первый раз в жизни крою туза дамой».
Не нужна особая культура там, где в живых остается только тот, кто стреляет быстрее противника, где без пистолета нельзя выйти за порог и где каждый может полагаться только на себя.
Ковбойский фильм несет в себе совершенно определенные и неизменные пропагандистские установки. Он представляет собой своеобразный гимн индивидуальной «предприимчивости» и индивидуалистическому мировосприятию, которые лежат в основе основ буржуазного образа жизни. Причем ковбойские картины умело идеализируют эти основы, накидывают на них манящий покров романтики. Убогая философия подобного рода фильмов в наиболее лаконичной форме выражена в следующей фразе видного американского пропагандиста, автора книги «Магия и миф в кино», Паркера Тейлора: «Америка, помимо всего прочего, эта земля «открытых прерий» и «одиноких ковбоев». Тейлор не случайно взял слова «открытых прерий» и «одиноких ковбоев» в кавычки, — они имеют в контексте смысл «открытых возможностей» и «предприимчивых одиночек».
Такое обобщенное символическое содержание вкладывается в один из самых, казалось бы, несерьезных и безобидных развлекательных жанров западного кино. (Любопытно, что мифы о ковбоях были сочинены много лет спустя после того, как перевелись настоящие пастухи прерий. Не менее интересен также тот факт, что из 35 тысяч ковбоев, насчитывавшихся в 1865- 1890 годах, 5 тысяч составляли ...негры!)
Очень часто в качестве героев ковбойского фильма выводятся самые обыкновенные бандиты - «потрошители поездов», «охотники за дилижансами» и т. д. Как это ни покажется странным, даже люди подобных неблаговидных «профессий» всячески идеализируются: на путь преступлений они встают из-за какой-либо роковой случайности, наделяются чертами сентиментальности, а под конец нередко «перевоспитываются» под влиянием мудрых советов духовного пастыря или любви к смазливой поселянке. Облагораживаются на экране и образы реально существовавших грабителей (бесчисленные серии о Джесси Джеймсе, Билле Киде, братьях Дальтон), и тогда подобные произведения причисляются к разряду... биографическиx наряду с картинами о государственных деятелях, музыкантах, актерах и т.д., о которых уже шла речь.
Ковбойский жанр в целом вообще претендует на историчность, именно в этой связи объясняется непонятное, на первый взгляд, стремление к идеализации в нем бандитизма.
Дело в том, что почти всегда действие в ковбойских фильмах происходит в XIX веке, овеянном легендами о переселенцах, которые первыми ступили на целинные земли «дикого Запада» североамериканского материка (от английского слова «West» - «Запад» - и произошло второе название жанра ковбойских фильмов - вестерн). Среди пионеров-завоевателей было несметное число авантюристов, которые, пользуясь царившим беззаконием, занимались налетами и ограблениями, самоуправствами и убийствами. Безжалостное же истребление коренного населения - индейцев - носило организованный и массовый характер.
