Тем самым отпадет упрек в жестокости, с их сектой будет навсегда покончено, и дело больше не дойдет до смут и столкновений, в которые они так часто вовлекали Англию.
Их много, и у них тугие кошельки, из-за чего они исполнены высокомерия, которое отнюдь не побуждает нас к ответному терпению и, более того, склоняет к мысли, что нужно торопиться и либо поскорей вернуть их в лоно церкви, либо убрать навеки с нашего пути.
Благодаренье Богу, они теперь совсем не так страшны, как прежде, но если мы позволим им вернуть былую силу, то будет наше собственное упущенье! И Провидение и Церковь
Англии, как кажется, желают одного — чтоб мы освободились от смутьянов, мешающих спокойствию страны, и ныне нам дарован к тому случай.
Мы полагаем, что английский трон был уготован нашей королеве ради того, чтобы она своей рукой восстановила права церковные, равно как и гражданские.
Мы полагаем, что по сей причине вся жизнь в стране разительно переменилась в какие-нибудь считанные месяцы; и лучшие мужи, народ и духовенство — все выступают заодно, все сходятся на том, что пробил час освобожденья церкви!
Вот для чего нам Промыслитель ныне даровал такой парламент, такую конвокацию, такое джентри! И такую королеву, каких дотоле не было в стране.
А если мы упустим эту редкую возможность, чем может обернуться наше небреженье? Короне предстоят тогда большие испытания. Голландец сядет на престол — и все наши
надежды и труды пойдут прахом! Имей все наши будущие государи из его династии наилучшие намерения, они останутся пришельцами! Понадобятся годы на то, чтоб приспособить чуждый дух к особенностям нашего правления, к заботам нашего отечества. Кто знает, сколько нужно поколений, чтобы на нашем троне воцарилось сердце, исполненное столь великой чистоты и пыла, горячего участия и ласки, какие согревают ныне нашу церковь!
Для всех, кто предан Церкви Англии, настало время, не теряя ни минуты, и вознести, и укрепить ее столь основательно, чтоб она больше не могла подпасть под иго чужеземцев или страдать от распрей, заблуждений и раскола!
Я был бы очень рад, если бы к сей заветной цели вели бескровные и мирные пути, но порча слишком далеко зашла, и рана загноилась, затронуты все жизненные центры, и исцеление сулит лишь нож хирурга! Исчерпаны все способы воздействия: и сострадание, и кротость, и увещевания, но тщетно — облегчение не наступило!
Сектантский дух настолько овладел умами, что многие во всеуслышанье бросают вызов церкви! Дом Божий стал им ненавистен! И более того, они внушили своим детям такую предубежденность и отвращение к нашей святой вере, что темная толпа всех нас считает за язычников, творящих культ Ваала! Им кажется грехом переступать пороги наших храмов. Должно быть, даже первые христиане гораздо менее чуждались капищ и кровавых жертвоприношений, сложенных к ногам кумиров, и иудеи меньше избегают есть свинину, нежели многие диссентеры чураются святого храма и отправляемого там богослужения.
Строптивцев вместе с их исповеданием необходимо истребить! Пока их племя что ни день наносит невозбранно оскорбленье Господу, пороча его таинства и службу, мы небрежем своим долгом перед ним и перед нашей Матерью — Святою Церковью.
Как сможем мы ответить перед Господом, и перед церковью, и перед нашими потомками за то, что оставляем их в сетях у фанатизма, заблуждений и упрямства, гнездящегося
в самом сердце нации? Как мы ответим им за то, что дозволяем недругу разгуливать по улицам страны, чтобы он мог привлечь к себе наших детей? Как оправдаемся за то, что подвергаем нашу веру угрозе полного искоренения?
Чем это лучше, чем тенета, в которые нас уловляла римско-католическая церковь и от которых нас освободила Реформация? То и другое — крайности, хотя и в разном роде,
но ведь для истины губительны любые заблуждения, которые нас разделяют. Те и другие равно вредны для нашей церкви и для спокойствия отечества! Скажите, отчего признать
иезуита хуже, чем фанатика? И чем папист, который верует в семь таинств, опасней квакера, не верующего ни в одно из них? Мне также невдомек, чем монастырь страшней молитвенного дома!
Увы, о Церковь Англии! Теснимая папистами, гонимая диссентерами, она распята между двух разбойников! Но пробел час — пора распять разбойников!
Пусть на костях врагов воздвигнется ее строение! Заблудшие, что захотят вернуться в ее лоно, всегда найдут открытыми врата ее любви и милосердия, но твердолобых пусть сожмет железная рука!
Пусть верные сыны святой, многострадальной Матери, узнав о ее бедствиях, ожесточат свои сердца и ополчатся на ее гонителей!
Пусть Всемогущий Бог вдохнет в сердца всех тех, кто верен правде, решимость объявить войну гордыне и антихристу, дабы изгнать из нашего отечества коснеющих в грехе и не дозволить расплодиться их потомству!
1702 г.
Гимн позорному столбу.
«Гимн позорному столбу» Дефо написал в 1703 г., находясь в тюрьме за памфлет «Простейший способ расправиться с диссидентами». Дефо обличает истинные преступления, совершаемые в английском обществе, и призывает наказать настоящий порок.
I.
Привет тебе, Великая Махина!
Ты – государства черное бельмо –
Наказываешь грубо без причины
Позора не достойных твоего.
Но кто родился Человеком быть,
Твою надменность стерпит,
И униженья боль не ощутит.
Презренье в ложной фразе «как не стыдно!»
Пугает опорочивших себя,
Но кара мудрому уму посильна,
Злословие – пустая суета.
Здесь, на твоем парадном табурете,
Смотрю на панораму площадей,
Судьбу монархов я увижу в свете
Непостижимых Божеских идей.
Здесь обнажились городские страсти,
Приготовляя дуракам напасти.
Мошенникам есть повод наблюдать.
Здесь злодеяния и люди получают,
Разделенную надвое хвалу.
И преступление порой свершают,
Не мысля славу осветить твою.
И одобрение за это получают.
Здесь ярость улиц беды предвещает,
Когда толпу ведут прямым путем.
И маргиналы грязью обкидают,
Не признавая изданный закон
И прошлые заслуги человека.
Смотрели из твоей петли злодеи
И разносился смрад от их голов,
Но кто накажет преступление
Законом, созданным для дураков?
Здесь правы те, кто знает наперед,
Как русло жизни дальше завернет,
И гнуться, чтоб пройти за поворот.
От времени у нас зависят судьбы:
Почтут что злом, а что почтут добром,
Награды прошлой доблести осудят –
Искусной паутиной стал закон.
Не испугаешь ты позором плута,
Продал он честь свою уже давно,
За человека без порока вступят
Невинность и священное добро.
Хотим мы знать, как занимали место
У твоего высокого столпа
Изгои государственного кресла
За веком век и в наши времена.
Как назывался призрачный порок,
Указывал который срама срок?
Скажи, махина, как всем нам понять,
Или без ропота в сердца принять
Суд, данный властью, совесть очищать.
Твой трон уравнивал в своих правах:
Борцов, чью совесть не сожгло сомненье
(Их ясный разум, и убитый страх
На шаг опережали поколенье);
И тружеников современной славы.
Ученый Селден из твоих окон
Рассматривал высокие вершины
Горы, что именуется закон,
И не было достаточной причины
Ему подмостки вытирать твои.
Он назывался вечным сыном чести,
Ты не оплатишь все ему долги.
Твое искусство унижать стыдом,
Позором не покроет Человека;
Бывает по утрам туман силен,
Но лишь пока нет солнечного света.
Когда он на твои ступени встанет,
Не осрамится, а душой воспрянет,
А проклят будет, кто его поставит.
Презрение сквозит в твоих глазах,
Грех от смущенья кротко отвернется,
Порок в толпе: на лицах, и в сердцах
Дрожит, молчит и в темный угол жмется.
