Еще одним электронным “черным золотом” Гусинский считал телефонную связь и другие средства коммуникации. В середине 1990-х в России имелось всего девятнадцать телефонных линий на сто человек по сравнению с пятьюдесятью восьмью в Соединенных Штатов и сорока девятью в Великобритании. После модернизации и приватизации телефонные сети могли стать источниками колоссальной прибыли. Подобно запасам нефти, телефонные линии представляли собой конкретные, материальные активы: сложите количество подписчиков, умножьте на платежи, прибавьте новое оборудование и растущий средний класс — и вы получите машину, которая печатает деньги. Гусинский рассматривал телефонную связь как бизнес в сфере коммуникаций, хорошо сочетавшийся с его пристрастием к телевидению. Однако среди людей, близких к Гусинскому, на этот счет имелись сомнения. Малашенко говорил мне, что очень беспокоился, считая, что Гусинский зашел слишком далеко. Каким бы ни было будущее телекоммуникаций, существовавшие телефонные компании, оснащенные старым советским оборудованием, относились к числу тех предприятий, которые Гусинский раньше избегал.
Чтобы приватизировать систему телефонной связи, российское правительство создало новую холдинговую компанию, “Связьинвест”. Принцип был тот же, что и в случае с нефтью: государство создало из воздуха холдинговую компанию, передало под ее контроль ценные государственные предприятия, завернуло в красивую обертку и продала. Новая холдинговая компания получила контрольные пакеты акций восьмидесяти восьми региональных телефонных компаний России с 22 миллионами телефонных линий. “Связьинвест” имела большие перспективы, но и проблемы тоже. Владелец должен был получить контроль над десятками независимых телефонных компаний и разобраться в путанице тарифов, старой техники и политических течений. Для того чтобы справиться со “Связьинвестом”, даже компании с опытом работы в сфере телефонной связи могли потребоваться годы и серьезные инвестиции. Кроме того, систему телефонной связи охранял молчаливый сторожевой пес: военные и спецслужбы рассматривали телефонные линии как сферу своего влияния. Когда КГБ СССР разделили на части, несколько управлений — Восьмое, занимавшееся шифрованной связью, и Шестнадцатое, также занимавшееся шифрованной связью и электронным наблюдением, — были объединены в новую самостоятельную службу безопасности, Федеральное агентство правительственной связи и информации, подчинявшееся непосредственно президенту России{457}. Военные также были очень заинтересованы в системе телефонной связи, которую использовали для обмена информацией.
В 1995 году российское правительство не сумело продать 25 процентов акций “Связьинвеста”. Итальянская государственная телефонная компания “Стет” предложила 640 миллионов долларов за пакет акций и пообещала вложить 754 миллиона долларов в течение двух лет. Но сделка не состоялась. Официальной причиной послужило то, что итальянцы в последний момент выдвинули некоторые финансовые требования, но истинной причиной были возражения военных и служб безопасности против того, чтобы иностранцы стали собственниками системы телефонной связи России[43].
После выборов 1996 года Гусинский поставил перед собой задачу приобрести “Связьинвест”. Он пошел к Альфреду Коху, председателю Государственного комитета по управлению госимуществом, — ставленнику Чубайса. Гусинский хотел предпринять еще одну попытку приватизировать “Связьинвест”. Он предложил сделать “Связьинвест” более сильной компанией, объединив ее с “Ростелекомом”, российским провайдером междугородней телефонной связи. Гусинский сказал Коху, что попытается убедить генералов и спецслужбы одобрить продажу. Гусинский рассказывал мне, что Кох позволил ему попробовать, полагая, вероятно, что военные никогда не согласятся на это. Естественно, Гусинский знал также, что если он организует приватизацию как предпродажный “консультант”, то будет иметь лучшие шансы на приобретение компании. Это были правила игры, которые установили олигархи. Владимир Потанин организовал приватизацию “Норильского никеля” и победил, Михаил Ходорковский организовал приватизацию ЮКОСа и победил. Почему он не может сделать то же самое?
Гусинский вкладывал в эту сделку небольшую сумму. Он привел иностранного стратегического инвестора, крупную испанскую телефонную компанию “Телефоника СА”, инвестиционный банк “Креди Суисс Ферст Бостон” и “Группу Альфа” Михаила Фридмана. Одним из крупных частных инвесторов в группе Гусинского был израильский финансист и алмазный магнат Бенни Стейнмец. Гусинский взял на себя политическую сторону сделки, роль влиятельного руководителя консорциума инвесторов. Если бы они выиграли аукцион по “Связьинвесту”, повседневной работой по управлению компанией занималась бы “Телефоника”.
Гусинский старательно выполнял свою задачу. Он пил водку с генералами и мягко убеждал их, что испанская телефонная компания не угрожает их привилегиям. Не лишним было и то, что в команду Гусинского входил бывший генерал КГБ Филипп Бобков. Вскоре российские военные и спецслужбы сняли свои возражения.
По-настоящему Гусинского беспокоили даже не военные, а другие олигархи. Все время не давала ему покоя мысль о Потанине. На начальном этапе подготовки Гусинский просил Чубайса не допускать быстро растущий “ОНЭКСИМ-банк” Потанина к участию в аукционе по телефонной компании, поскольку в то время Потанин был первым заместителем премьер-министра. Чубайс согласился, направился к Потанину и попросил его не принимать участие в аукционе. Потанин пообещал, но как только 17 марта вышел из состава правительства, передумал. Он захотел участвовать в аукционе и сказал, что его обещание было действительно лишь до тех пор, пока он оставался членом правительства{458}.
Атмосфера среди олигархов стала напряженной. “Странно, что люди говорят о семи банкирах, управляющих страной, — сказал мне в то время Малашенко, — они ненавидят друг друга. У них разные интересы. Когда они сидят вместе за одним столом, напряженность даже в воздухе чувствуется”{459}.
Деньги Потанина заставляли Гусинского нервничать. Он полагал, что мог бы конкурировать в борьбе за “Связьинвест” с рациональными иностранными инвесторами, которые трезво оценивали компанию с учетом ее активов и потенциальной стоимости телефонных линий. Но он боялся, что соперничать с Потаниным, в распоряжении которого находились огромные денежные средства, было бессмысленно. Он знал, что одним из вкладчиков банка Потанина была Федеральная таможенная служба, имевшая на своем счету более миллиарда долларов. Кроме того, Гусинский был уверен, что произошла утечка информации и Потанин получил всю документацию, относящуюся к сделке по продаже “Связьинвеста”. Эта документация давала Потанину большое преимущество.
Гусинский и Фридман организовали еще одну конфиденциальную встречу с Чубайсом. По словам Гусинского, они сказали Чубайсу, что Кох, руководивший приватизацией, получал деньги от Потанина. Чубайс вступился за своего человека, уверяя их в честности Коха. Возникшее разногласие стало первым предвестием грядущего скандала{460}.
Беспокойство Гусинского относительно Потанина было вполне обоснованным. Он не только сам располагал огромными денежными средствами, но и имел доступ к еще более значительным суммам через Бориса Йордана, энергичного молодого финансиста и брокера, хорошо заработавшего на ваучерах и участвовавшего в разработке схемы “займы в обмен на акции”. Йордан привлек к участию в сделке по приобретению Потаниным “Связьинвеста” суперфинансиста и филантропа Джорджа Сороса[44]. Сам Потанин встретился с Соросом гораздо позже; сделка по “Связьинвесту” стала результатом усилий Йордана. “Я заинтересовал его сделкой, — рассказывал Йордан о Соросе. — Но мне известно, кто заинтересовал его Россией, это был Немцов”{461}.
Сорос испытывал двойственное отношение к инвестициям в Россию. Как правило, он не любил вкладывать деньги в те страны, в которых выступал в качестве филантропа. Его помощь России была существенной. Помимо прочего, он без постороннего участия помог издать новые, правдивые учебники истории для российских школьников, назначил стипендии для студентов и ученых, спас издавна издававшиеся в России литературные “толстые журналы”, такие, как “Новый мир”, тиражи которых резко упали. Сорос также продемонстрировал глубокое понимание важности и трудности создания гражданского общества в постсоветском мире. Сорос отклонил настойчивые предложения Березовского относительно “Сибнефти” в 1995 году, опасаясь политических рисков. Но спустя два года он был готов вложить деньги в Россию. В июне 1997 года я завтракал с Соросом в Москве в гостинице “Метрополь” и был потрясен его анализом российской экономики. Сорос заработал миллиарды долларов, принимая правильные решения в нужное время. “Россия, — сказал он, — перешла от крайностей советской системы к крайностям стихийного капитализма или, вернее, грабительского капитализма”. Олигархи? “Они — очень грубые и очень алчные”.
