Привлекательность акций заключалась в их дешевизне. Менеджер одного из московских фондов объяснил мне это следующим образом: акции российской электрической монополии продавались из расчета два цента за киловатт, акции бразильской электрической компании стоили пятьдесят центов, а в Соединенных Штатах — пять долларов. Цена два цента за киловатт представлялась очень низкой, особенно если предположить, что в последующие годы Россия будет стабильно развиваться. “Перспектива казалась совершенно безоблачной”, — вспоминал Джеймс Фенкнер, аналитик инвестиционной компании “Тройка-Дналог” — одной из крупнейших в Москве, — закаленный и хорошо осведомленный ветеран безумного бума 1997 года. “Ближе к концу все были готовы покупать что угодно, — рассказывал он. — Достаточно было произнести любое русское слово и добавить к нему слово “акция”, как тут же находились покупатели”{451}. Индекс Российской торговой системы, внебиржевого электронного фондового рынка, постоянно рос в течение нескольких месяцев. В 1997 году она была признана лучшим развивающимся рынком в мире. Московские брокерские фирмы открыли новые просторные торговые залы с мерцающими экранами компьютеров, с энергичными биржевыми маклерами, говорящими по нескольким телефонам одновременно, а такие термины, как “голубые фишки” и “акции второго порядка”, заставляли забывать о скрытых проблемах. Все это создавало современную западную ауру, скрывавшую ожесточенную конкуренцию.
Широкое распространение получили грязные сделки с ценными бумагами; действия, за которые на Западе брокера посадили бы в тюрьму, в России никем не пресекались. Инсайдерские торговые операции были обычным явлением, как и “бег впереди”, когда местный брокер использует повышение стоимости акций, вызванное большим заказом его собственного клиента, или “вздувание цены”, то есть попытка повысить курс акций путем опубликования впечатляющих, но, как правило, вводящих в заблуждение отчетов о проведенных исследованиях. Брокеры часто заключали сделки, используя собственные средства, одновременно с приобретением таких же акций для клиентов. Возникал конфликт интересов, о котором инвесторам не было известно{452}. В России существовали рынки, но не было господства права и деловой культуры зрелой рыночной экономики, исключавшей обман и воровство. Дмитрий Васильев, занимавший в то время должность руководителя Федеральной комиссии по рынку ценных бумаг, сказал мне, что потратил большую часть 1997 года, пытаясь принять правила, способные навести порядок на неуправляемом рынке. Это была почти невыполнимая миссия. Российские компании привлекали дешевизной, и в то лето деловая активность достигла такого накала, что Москва напоминала город времен “золотой лихорадки”. Напрашивался вывод, что Россия впервые выбралась из постсоветского экономического болота. “Если это — не успех, тогда что такое успех?” — спрашивал Леонид Гозман, политический советник Чубайса. Каждая сделка с акциями, каждое предложение кредита имели свою историю. Я получил представление об этом, когда Александр Смоленский вышел на арену международных финансов.
Смоленский прошел большой путь с тех пор, когда работал наборщиком. Его банк “СБС-Агро” стал одним из крупнейших коммерческих банков в России, активы которого составляли 5,2 миллиарда долларов, а численность сотрудников — сорок три тысячи человек. Коллекция произведений искусства, принадлежавшая банку, считалась лучшей в стране. Его пластиковыми кредитными карточками пользовались члены парламента, а его банкоматы были установлены в Кремле. Конференц-зал банка был украшен портретами, написанными русскими и немецкими художниками XIX века, и скульптурными изображениями слонов, которые он коллекционировал. Смоленский сохранил практицизм и житейскую мудрость, но теперь он был на вершине российского бизнеса. Ему больше не нужно было привозить в своем чемодане несколько лишних костюмов для вице-президентов. Они могли купить их сами{453}.
В июле 1997 года агентство “Стандард энд Пурз” опубликовало первые рейтинги четырех российских коммерческих банков, включая “СБС-Агро” Смоленского, который вскоре первым вышел на мировой рынок капитала{454}. Смоленский выпустил в обращение еврооблигации на сумму 250 миллионов долларов. Их доходность составляла 10,25 процента, на 4,25 процента больше, чем у казначейских облигаций США{455}. Вице-президент банка “Дж. П. Морган” Ксавье Джордан рассказывал мне потом, как продвигал облигации Смоленского инвесторам. Русские хранят под матрасами огромные сбережения, составляющие, возможно, 30—40 процентов всей экономики, говорил он. Они не доверяют банкам, в которых хранится лишь крошечная часть сбережений страны. Смоленский строит банковскую империю для обслуживания мелких вкладчиков, которой люди могли бы доверять. “Если вы считаете, что России удастся присоединиться к остальному миру, — добавлял он, — Смоленский привлечет сбережения, хранящиеся под матрасами. Это равносильно разрешению на печатание денег”{456}. На удивление простая история: Смоленский, бывший водитель самосвала, создает в России эквивалент “Бэнк оф Америка”. Представьте себе: Смоленский, у которого “риск” был чуть больше, чем у ценных бумаг, выпущенных казначейством США, смог вынуть пачки долларовых купюр из-под матрасов! Эта история продолжалась около года.
В борьбе за “черное золото” Гусинский не участвовал. У него не было возможности завладеть одной из сибирских нефтяных компаний, он не участвовал в залоговых аукционах. Гусинский часто хвалился тем, что не испачкал руки о старые советские заводы. Если бы ему предложили, признавался мне Гусинский, он бы, возможно, тоже прибрал к рукам нефтяную компанию: “Если бы меня позвали, мне было бы трудно принять решение. Думаю, я, вероятно, принял бы участие, если бы дали возможность. Но так или иначе, этого не произошло”. Возможно, к лучшему, потому что неудавшийся театральный режиссер не разбирался в фабриках, нефтеперерабатывающих заводах, конвейерах и трубопроводах. После победы Ельцина на выборах Гусинский искал собственное “черное золото”. Он хотел делать большие деньги, но не добычей никеля или углеводородов. Гусинский искал богатство в телевизионном эфире, в цифровой компьютерной связи, в электрических импульсах, позволявших вести телефонные разговоры. Он хотел стать российским королем связи. Его “черное золото” мерцало кремниевыми чипами, волоконно-оптическими кабелями, лучами антенн спутников и электронными пикселями.
Для Гусинского главный урок российского бизнеса в начале 1990-х заключался в том, что надо мыслить широко. Можно добиться всего, если четко представлять свою цель и работать как лошадь. Финансы и бизнес-планы, адвокаты и бухгалтеры — всего лишь детали. Хорошим примером служил его опыт создания НТВ. Когда Евгений Киселев и Олег Добродеев пришли к нему, чтобы попросить деньги на одну телевизионную передачу, Гусинский экспансивно предложил создать целый канал. Их не смущали вопросы зрительской демографии, передачи сигнала или получения лицензий. Они мечтали о телевизионном канале, с головой окунулись в его создание, и теперь НТВ был впечатляющей действительностью. Та же безграничная энергия побуждала Гусинского к действиям весной 1997 года. Бизнес-планом ему служили собственные честолюбивые замыслы.
В основе мечты Гусинского лежало чрезвычайно оптимистичное видение России. Он верил в рождение нового среднего класса. Развитие среднего класса приведет к повышению спроса на потребительские товары, стиральные машины, безалкогольные напитки, а рекламой будет заниматься НТВ. Средний класс захочет смотреть хорошее кино, динамичные новостные и аналитические программы — и все это предложит НТВ. Имея возможность расходовать больше средств по собственному усмотрению, представители среднего класса будут ходить в рестораны, покупать персональные компьютеры, арендовать телефонные линии. Они будут ездить на новых машинах, звонить по сотовым телефонам, слушать радио по дороге на работу. Они будут путешествовать, будут стремиться побольше узнать о других странах. И во всем этом им поможет Гусинский.
В январе 1997 года Гусинский оставил свой пост в “Мост-банке” и полностью посвятил себя созданию коммуникационной империи — конгломерата, получившего название “Медиа-Мост”. Сергей Пархоменко, один из самых уважаемых журналистов того времени, и Маша Липман, одаренный редактор, работавшая раньше в московском бюро “Вашингтон пост”, буквально с нуля создали иллюстрированный информационный журнал “Итоги”, основанный Гусинским в 1996 году. Журнал издавался в сотрудничестве с журналом “Ньюсуик”, принадлежащим компании “Вашингтон пост компани”. Журнал “Итоги” был типичным начинанием Гусинского: ярким, интересным и увлекательным. Если вы уставали за неделю от скучной политики ежедневных газет, то наверняка с нетерпением ждали очередного номера журнала “Итоги”, который был рассчитан на интеллектуальных представителей среднего класса. Заметное место в нем отводилось путешествиям, досугу, потребительским товарам, а также глубокому освещению темы искусства. В 1994 году Алексей Венедиктов и другие радиожурналисты продали Гусинскому основанную ими популярную радиостанцию “Эхо Москвы”, что способствовало ее процветанию. Тираж иллюстрированного телевизионного еженедельника “Семь дней” стремительно вырос до миллиона экземпляров. Гусинский много времени провел в обществе медиамагната Руперта Мэрдока, которого очень уважал, и приступил к реализации нового крупного проекта, НТВ-Плюс, чтобы обеспечить Россию услугами платного спутникового телевидения. “Был огромный энтузиазм, было ожидание экономического бума., бурного развития экономики”, — рассказывал Игорь Малашенко, вспоминая о планах создания НТВ-Плюс. Гусинский финансировал первый этап создания НТВ-Плюс за счет средств, полученных от продажи “Газпрому” 30 процентов акций НТВ. По словам Гусинского, изучение конъюнктуры рынка показало, что потенциальная аудитория НТВ-Плюс составляет го миллионов подписчиков. Чтобы претворить в жизнь свою мечту, Гусинский планировал запустить новый дорогой спутник. Кроме того, были нужны хорошие программы вещания. Ему оставалось только придумать и создать, а зрители придут. Проект мог стоить миллиарды, но Гусинский никогда не ставил финансы на первое место. Они найдут деньги.
