Возможно, эту мысль высказал не я, а Хайдеггер, но какие могут быть счеты между метафизиками?
Читатель, надеюсь, вы осознали, что ваша жена или муж глубоко метафизичны и вас вовлекают в этот таинственный мир, когда задают вам, возвратившим домой позднее обычного, глубоко метафизический вопрос: «Где ты был (была)?»
«Каждый метафизический вопрос всегда охватывает всю проблематику метафизики в целом» (Мартин Хайдеггер, Лекции о метафизике).
Мечта
Мечта – это размышление о чем-то хорошем, желанном и переживание соответствующих эмоций.
Чаще всего о мечте говорят как о некоем образе будущего. Это, я бы сказал, терминальная стадия мечты. Еще шаг – и мечта превратится в цель. На самом же деле формированию более или менее конкретизированного образа будущего предшествует неопределённое состояние: «Мечта прекрасная, еще неясная…» (Это из «Марша энтузиастов» – муз. Дунаевского, слова д’Актиля.)
Как только о мечте начинают писать ученые – психологи, политологи, социологи и пр., они, прежде всего, отмечают, что мечта – важное средство пробуждения некого стремления к цели. И приводят примеры из области политики, например «американская мечта», как специально сформированная политическая технология, объединяющая людей, дающая им цель и способ ее достижения. Я тоже в свое время написал статью «Четыре мечты», в которой рассматривал и сравнивал мечты: американскую, европейскую, китайскую и русскую. Про русскую мечту я написал, что ее – как политического конструкта – сейчас нет. Но был период – советский, – когда она была в форме мечты о коммунизме и программы его построения.
Прошли годы, и тема мечты неожиданно вернулась в сферу моих профессиональных интересов. Известный русской писатель, редактор, основатель Изборского клуба А. А. Проханов сформулировал концепцию русской мечты, которую он сам характеризовал как «религиозно-философское учение». И пригласил меня совместно заняться и распространением его проповедей, и углубленным исследованием русской мечты, создав для этого Академию русской мечты. Чем мы и занялись… В период, когда я пишу эти строки, проект в самом начале пути. Что с ним будет тогда, когда эти строки увидят читатели, не знаю… Но уже сейчас могу указать на исходные противоречия между моими взглядами и воззрениями Проханова. Проханов считает, что мечта – это вроде как некая субстанция. Существующая вовне человека, сообщества, народа… Это явление божественно-мистическое. Она может прийти и уйти, вселиться в душу народа или покинуть ее. Будучи писателем с поэтическим глазом и языком, Александр Андреевич облекает свои представления о мечте в весьма экспрессивные выражения и описывает ее экстравагантными образами. Не буду здесь пересказывать его «учение» – оно доступно и широко растиражировано.
Я же полагаю, что коллективная мечта – продукт не просто культуры, а целенаправленных действий людей. Если их нет, то индивидуальные или даже коллективные мечты не образуют явление того масштаба, которое можно назвать именем всего народа – «русской мечтой». Эти различия во взглядах нами обоими осознаны и, надеюсь, не будут мешать нам сотрудничать, а мне – организовать всесторонне междисциплинарное исследование явления мечты, применительно к народу. Сославшись на проект А. А. Проханова, сошлюсь и на себя, на свою статью «Четыре мечты», которая вышла задолго до появления проповеди писателя. Она опубликована в альманахе «Развитие и экономика», в № 13 за 2015 год. В ней я сравниваю американскую, европейскую, китайскую и русскую мечты. При этом первые три являются политически организованными и идеологически обеспеченными проектами. Русская же мечта объявлена мною несуществующей. Отдельно я размышляю на тему «русской идеи», показывая ее глубокое отличие от того, что в политическом контексте может быть названо мечтой.
В любом случае, индивидуальная мечта, мечтательное состояние присущи каждому, и они очень важны для нормальной жизни. И я не согласен с массовым тиражированием утверждений о том, что «бесплодные мечтания, грезы, не имеющие связи с реальной действительностью, насущными задачами, лишь расслабляют энергию человека, делают его пассивным членом общества, уводят в сторону от действительности». Фигня! Это с точки зрения того, кто хочет «население мобилизовать», быть может, и так, и то сомнительно. А для самого себя это категорически не так! Бесплодные мечтания и грезы, оторванные от действительности, прекрасны! И полезны чрезвычайно – и душе, и телу.
Людвиг Фейербах был и вовсе категоричен: «Исчезают мечты – исчезает человек». Раз уж дошел до цитирования великих, то – Вольтер: «Человек должен мечтать, чтобы видеть смысл жизни». Ну и, для ровного троичного счета, приведу высказывание острослова Бернарда Шоу: «У оптимистов сбываются мечты. У пессимистов – кошмары».
Мир и мір
У Толстого – «Война и миръ». А вот у Маяковского есть на это отклик: «Война и мiр».
Мир – это отсутствие войны. Мiръ – это вселенная, народ. «На мiру и смерть красна – это про народ, про чувство общинности. Мимоходом отметим, что в переводах Толстого на другие языки ошибок не возникает: на французский название романа всегда переводится как «La guerre et la Paix», а не «…et la Monde»; по-немецки также название переводится как «Krieg und Frieden», а вовсе не как «Krieg und Weltall».
То, что после реформы грамматики 1918 года это видимое глазом различие исчезло, одна из потерь, издержек этого, в целом нужного, дела. Получился новый омоним: слово одинаково звучащее и пишущееся, но имеющее разные смыслы в зависимости от контекста, как «лист», «ключ», «ручка», «коса» и т. д.
Но вот на что я обращаю внимание: на исходное внутреннее единство этих двух миров. В этом единстве есть и диалектическое противоречие. Хочется (мне и многим другим) считать, что естественное состояние вселенной – мир, отсутствие войны, что война – искаженное, испорченное, противоестественное состояние. В нас говорит некая этическая программа, желание видеть мир добрым и счастливым. В то же время мы осознаем, что всякое развитие есть следствие преодоления противоречий, в том числе и в такой форме, как война. В этой связи находится немало людей (и даже философско-политических доктрин), которые со всей страстностью оправдывают и войну и прочие формы жестокого противостояния людей, объявляя их естественным, неотъемлемым свойством мироустройства. Обращу внимание, это всего лишь две разные субъективные оценки, два мнения, а не констатация чего-либо объективного. Следующий шаг размышлений в этом направлении – вопрос о моральности природы. (См. Мораль.)
Миро-здание! Вот как русский язык – беспредельно мощный, философичный, играющий мириадами смысловых и звуковых оттенков – формирует божественное слово: мироздание!
Интересно – и это случай довольно редкий, – что можно проследить примерное время появления этого слова и, возможно, его истоки. Как пишет в своей «Истории слов» В. Виноградов, «в толковых словарях русского языка до 1847 года это слово
