«Хочу тебя заверить, что в этом вопросе он [Пьенчак] неправ, – написал Берковиц Чейз. – Тем не менее, я встречал нескольких таких „странных“ людей в различных кругах [культе], где бывал. Но я никогда не делал с ними „это“. Ни за что! Такое не для меня. Там ведь было также множество гетеросексуальных женщин. [А вот это уже большое откровение.] Возможно, их даже больше, чем мужчин. Так на так, понимаешь?
Теперь тебе, конечно, придется поправить дядюшку Рика в этом вопросе. Если ты этого не сделаешь, я умру. Все потому, что я в тюрьме, а он нет. Ни ты, ни он не имеете ни малейшего представления о том, как работает система тюремных сплетен. Абсолютно неважно, если какой-то слух не соответствует действительности – здесь нет справедливости. Если заключенные поверят в это (а они поверят, потому что захотят), я сдохну в течение недели. <…> В тюрьме мужчина выживает благодаря своей мужественности. Так что, пожалуйста, проясни этот вопрос раз и навсегда – для него и Мори Терри».
Затем Берковиц рассказал о своей неспособности опровергнуть имеющиеся в деле улики. «Я не могу этого сделать. Могу, но не хочу этого делать. Я здесь нахожусь в затруднительном положении, не имею возможности говорить с прессой или полицией. Если только поползут слухи, что я стукач, я умру так же быстро, как если бы был одним из тех „странных“. Comprende? [137] Очень надеюсь, что да, потому что я в опасной ситуации. Ничто здесь ненавидят так сильно, как „странных“, стукачей и людей с сексуальными отклонениями. Думаю, я сейчас неправильно сформулировал. Я хочу сказать, что те три группы, которые я сейчас упомянул, ненавидят так сильно, что люди, которые к ним относятся, постоянно находятся в опасности.
Но я, повторюсь, не один из них. И я не могу позволить другим думать, что я такой».
Затем Берковиц сменил тему: «Пожалуйста, прочти прилагаемые письма и выскажи свое мнение. Эти послания от Гарднера и Терри вызывают сомнения – что мне делать? Я буду ждать твоего совета. И, пожалуйста, не возвращай их мне. <…> Терри – это парень, что написал статьи, которые сейчас у тебя». Материалы, отправленные Берковицу Дениз, он прочитал, после чего переслал их Чейз.
Мне наконец удалось установить контакт с Берковицем. Попавший в список его корреспондентов Гарднер отправил мне адресованное Берковицу письмо, и я добавил свое в его конверт. Все получилось. В письме я рассказал Берковицу, что был в Марси, подготовил вопросы о заговоре, которые ему тогда задавали, и работал над делом со дня его ареста. Позже Чейз в письме ему одобрила переписку со мной. И как раз это ему и было нужно: Берковица терзал вскипевший гнев на Рика Пьенчака.
«Черт! – написал он Чейз 26 ноября. – Теперь ты видишь, к чему привели мои попытки косвенно помочь другим узнать правду обо всем этом. Да, теперь я снова жертва. На этот раз – жертва тупых следователей, которые ничего не смыслят в оккультизме или как там они решили называть этих чудаков. Я тут пытаюсь помочь другим, а Сатана уже достал свое оружие – секретное оружие – и применит его, едва я только решу помочь Рику или другим ему подобным. Этот чокнутый Рик все еще носится со своей теорией „странных пристрастий“. Стоит мне заговорить с кем-нибудь (Риком, Терри, Миттигером, Гарднером, Сантуччи) о присутствии в деле Оккультизма, и на свет сразу выйдет эта „странная“ теория – которая при ее появлении в печати уже не будет выглядеть „теорией“. Тогда, если только эта чушь распространится, я умру в мгновение ока. А если не умру, то стану здесь самым ничтожным человеком. Все остальные заключенные будут надо мной подшучивать и смеяться.
Какие же, черт возьми, гребаные идиоты эти „следователи“! Что за тупые ублюдки! Из лучших побуждений они уничтожат единственного, кто способен им помочь. Это ведь я оставляю им так много подсказок. <…> Им нужны улики, но в то же время они меня убивают. Вот ведь придурки!»
Затем Берковиц заявил, что подумывает написать в СМИ, чтобы сказать: «Эти следователи глупы и безумны. Расследование в итоге застрянет из-за отсутствия дополнительных материалов, и на том все и закончится. Больше никаких расследований – больше никаких глупых слухов и тупых придурков, которые их распространяют. Сатана снова, как обычно, выйдет победителем».
Сказать, что Берковица несколько расстроили действия Пьенчака, все равно что назвать Вторую мировую войну дракой на водяных пистолетах. И он еще не закончил. На следующий день, 27 ноября, он снова набросился на репортера «АП»:
«Слепой дурак работает над своей теорией „странных пристрастий“, не имея ни малейших доказательств. Одни лишь догадки. Слепой дурак пытается логически вывести, откуда взялось все это [заговор]. Извращенец! Это у него самого грязные мысли.
Ли, я точно знаю, что будет дальше. Та же старая история с „Нью-Йорк пост“ и „Дейли ньюс“. Они вечно по-своему выворачивали все истории, связанные с моим делом. Это две самые сенсационные и отвратительные (а еще лживые) газеты в мире. Я точно знаю, что они сделают. Я прямо вижу сенсационные заголовки. <…> Даже если это неправда, из нее, безусловно, получится отличная пикантная история – а только такое и жаждут видеть восемь миллионов извращенцев в Нью-Йорке. Никто из таблоидов ни капли не заботится о достоверности. <…> Гнусные ублюдки.
Я почувствовал, что что-то не так, когда отец написал мне огромное письмо и умолял меня притормозить. Это было так странно, потому что за неделю до этого он попросил меня сотрудничать, чтобы я мог, вероятно, добиться смягчения приговора. Конечно, моя цель была иной. Я собирался предоставить другим возможность вести расследование. Чтобы сделать то, чего хотел отец, мне пришлось бы во всех подробностях описать каждое событие, каждую деталь о жертвах, преступлениях, моей роли и прочем. Ни за что! Я не собираюсь возвращаться в Нью-Йорк закованным в цепи и разгуливать от одного суда к другому и от округа к округу. Я не собираюсь выставлять себя напоказ перед десятками репортеров и семьями жертв.
Да, я вижу, какое оружие уготовил мне Сатана, если эта штука действительно сдвинется с места. Я вижу, какие ужасы ожидают меня, если я попытаюсь объяснить друзьям этот „гомо“-заголовок. Я не собираюсь терпеть здесь издевательства и насмешки, словно я девчонка. Вот что меня ждет. И все из-за какой-то глупой [гомосексуальной] теории».
Берковиц подтвердил, что некоторые члены группы были геями. Его беспокоило лишь, как бы его не сочли таким. Подтверждение было важно, теперь мы могли развивать эту линию с Говардом Вайсом, Майклом Карром и другими. Кроме того, в числе подозреваемых появились женщины.
* * *
4 декабря мы с Риком Пьенчаком встретились в Йонкерсе, чтобы подробно обсудить дело. Он согласился объединить усилия и сотрудничать, но на следующий день велел Чейз не иметь дела ни с кем, кроме него.
Во время нашей встречи Пьенчак объяснил причину собственной готовности работать вместе со мной.
«Ты в деле с самого начала. Все говорят, что у тебя, похоже, есть свои каналы информации, раз ты начал все это так рано и до сих пор держишься в самой гуще. Ни у кого, кроме нас, нет шансов. Если „Таймс“ не сможет приписать себе всю историю, то быстро сольет ее. „Ньюс“ вручила награду Каррам и публиковала нелепые выдумки Бреслина об этом деле – теперь они не в теме. „Пост“ кое-что освещает, но у них нет никакой информации, и они не знают, в какую сторону рулить дальше. Значит, остаемся только мы с тобой», – сказал он.
Это было не так. Оставался только я. В тот вечер мы оба еще не знали, что тандем Берковиц-Чейз собирается отстранить Пьенчака от расследования.
На следующее утро Пьенчак заявил Чейз, чтобы она не передавала больше никакой информации Гарднеру, мне или Сантуччи. Чейз быстро отправила в Майнот записку Гарднеру, который как раз подумывал наведаться к ней домой.
«Сразу после того, как мы с вами поговорили о том, чтобы вы приехали сюда на эти выходные, – написала она, – я позвонила Рику Пьенчаку из „АП“, и он набросился на меня с критикой – чуть ли не назвал „дурой“ и дал понять, что я тем самым „предаю“ Дэвида. В итоге я горько расплакалась, бросила трубку и позвонила в телефонную компанию, чтобы мой номер немедленно отключили».
