же я, – испуганно смотрела на нас Нина, – вон их сколько.
– Если боишься за честь девичью, забирай к себе в корпус, да напои настоящим чаем, еще лучше– водкой…
– Да ну вас, на уме одно и то же…
– Как знаешь.
Но мы все-таки дождались русско-вьетнамской парочки и отправились восвояси. Нам хватало с лихвой своего иностранца. Приобщение мусульманина к русским истокам проходило вечерами, а днями продолжалось знакомство с Москвой, именно с ней, а не с её магазинами, которые мы знали довольно неплохо, особенно продовольственные.
Нас нисколько не удивило, что первым объектом, предложенным гостеприимными хозяевами, стала Третьяковская галерея. Настолько не удивило, что явились часа за два до открытия. Было морозно и сумрачно. Отогревались на трибунах открытого плавательного бассейна по соседству. Там, несмотря на ранний час, уже купались. Пар клубился над водой, пловцы выныривали из клубов пара вроде голых призраков. Жутковато даже. Но еще страшнее оказалась история бассейна.
До революции тут стоял величественный храм Христа Спасителя, построенный в честь победы русского оружия в Отечественной войне 1812 года. Прекрасный снаружи, великолепный внутри, 5 декабря 1931 года он был взорван большевиками. Руководил святотатством лично Лазарь Каганович. Как говорили очевидцы, сам отжал рубильник со словами: «Задерем подол матушке-Руси!».
На месте взрыва намеревались возвести монументальный, не имеющий аналогов Дворец Советов. Трехъярусное здание высотой 415 метров служило бы лишь основанием для 80-метровой скульптуры Ленина. И вроде строить начинали. Но тут помешала война, потом отсутствие сил и средств, надо было страну восстанавливать, и стройку законсервировали. В конце концов, котлован использовали для открытого плавательного бассейна «Москва».
Третьяковка уже теремным фасадом своим подчеркивает русскую сущность. Ценность её в том, что она, единственная не только у нас в стране, но и в мире, представляет русское изобразительное искусство на протяжении всей истории России. Осмотреть её внимательно в ходе рядовой экскурсии невозможно, хотя по масштабам ей далеко до Эрмитажа.
От икон – к портретам. У нас долго живописи отводилась роль, как тогда говорили, «парсун», то есть увековечивания «персон» или, в лучшем случае, изображения именных парков и дворцов. Здесь наиболее выразительным является портрет Марии Ивановны Лопухиной. Ее портрету посвятил стихотворение (редкий, согласитесь, случай) известный поэт Яков Полонский: «Она давно прошла, и нет уже тех глаз…».
Мне же самым интересным показалось историческое полотно «Иван Грозный убивает сына». Согласно легенде, обиделся царь не на сына вовсе, а на сноху. Обидело его то, что она, будучи беременной, при входе царя оказалась уж очень просто одетой. Царевич вступился за обиженную супругу, и тогда разгневанный царь (что-что, а уж гневаться он умел) ударом железного костыля сына убил. Сильнейшая по выразительности картина, пожалуй, лучшая у Ильи Ефимовича. Мы видим не царя, отца: гнев прошел, уступив место отчаянию и боли. Современники считали, что царя Репин писал с художника Мясоедова, а сына – с писателя Гаршина.
Хороша в Третьяковке и русская живопись. Сотни и тысячи выдающихся полотен, от огромных во всю стену, до маленьких с тетрадную страничку. Среди небольших в простенке одного из маленьких залов висят картины все еще недооцененного Федора Александровича Васильева, с раннего детства видевшего себя только художником. К счастью, родители тому не препятствовали. В Третьяковке выставлены бесподобные его картины «Оттепель» и «Мокрый луг». Последнюю он писал, будучи тяжело больным, в Крыму, вложив всю свою любовь к русской природе и тоску по ней. Он умер совсем молодым. Что такое 23 года? Да ничего фактически. А он успел обессмертить себя, обогатив русскую живопись небольшими по размеру неповторимыми полотнами. И как знать, проживи он столько же, сколько Левитан, кто из них был бы общепризнанным «певцом русской природы»? Рано он ушел из жизни, очень рано.
С небольшими картинами Федора Васильева контрастирует громадное полотно Александра Иванова «Явление Христа народу». Титанический труд вызывает уважение. Однако сама картина слишком академична. К тому же малая высота зала не позволяла оценить полотно в полной мере. Куда ни отойдешь, какая-то часть картины бликует.
Мне, во всяком случае, гораздо больше хотелось увидеть в Третьяковке еще двух живописцев, манерой своей совершенно выпадающих из общего ряда. Выпадающих, но не портящих его. Это в первую очередь Архип Иванович Куинджи. Кстати, И.Э.Грабарь, осуществляя новое размещение картин, полотна Васильева и Куинджи поместил в одном (только для них) зале, хотя более разных по манере письма художников представить трудно.
И еще. Упомяну о рисунках сестры известного русского художника Василия Дмитриевича Поленова Елены, хотя сказать о ней как художнице малоизвестной нельзя. Она сыграла исключительную роль в возрождении интереса к русскому народному искусству и русской старине. Ей обязаны известностью такие художники, как Малютин, Билибин и другие. Мне же она интересна связью с Ярославлем, а если точнее – с основательницей частной женской гимназии на улице Воскресенской (нынешней Революционной).
Гимназия чисто гуманитарная, уделявшая главное внимание развитию у воспитанниц хорошего вкуса и приличных манер, а главным предметом являлось рисование. Причем обучали рисованию не классом, а небольшими группами. Той же цели служила коллекция из картин И.Е.Репина, В.А.Серова, акварелей Елены Дмитриевны Поленовой, собственных художественных работ П.Д.Антиповой, украшавших стены гимназии. В Ярославском художественном музее внимание посетителей неизменно привлекает портрет П.Д.Антиповой кисти Валентина Серова. В строгом портрете – вся незаурядность этой женщины, ставшей частью истории нашего города. Одно сугубо личное мнение:
Великолепен Эрмитаж,
Но в сущности – совсем не наш,
И я признаюсь, пусть неловко,
Что сердцу ближе Третьяковка.
Музеи музеями, но были дела и более приземленные. Так, на толчке в Лужниках, или в обиходе Луже, мы со Стасиком приобрели по джемперу и затем вечерами, хватив хмельного, ходили на танцы, которые ежевечерне устраивались в просторных холлах первых пяти этажей главного корпуса.
На танцах одни иностранцы, но и иностранки тоже. Танцевать с ними было не только интересно. Скажем, американки – процентов на девяносто негритянки, в обтягивающих нейлоновых платьях, скользили в объятиях и, нисколько не смущаясь, лежали на партнере, извиваясь в такт мелодии. При этом горячие, как пончики. То еще танго. Получается то же самое, что ночью делается лежа. Хотелось плюнуть на все и утащить её к себе в бокс. Есть что вспомнить!
В ближайший выходной со Стасом отправились на музыкальный «толчок», чтобы приобрести модные пленки. Тогда расхожим было выражение «рок на костях», не имевшее ничего общего с реальными костями. Просто подпольные деляги наладили выпуск некоего музыкального продукта, представлявшего из себя обычную рентгеновскую пленку с изображением суставов, костей и прочих частей человеческого скелета. На них в виде звуковой дорожки, как на
